Я привыкла не шарахаться от себя

Родилась я в 1947 году 30-го мая. Не знаю только, утром или ночью.

Где-то уже под утро, вспоминала мама, она поняла, что, наконец-то, пришло ей время рожать меня. Все дело в том, что то ли мама ошибалась в расчетах, то ли врачи, но засиделась я в утробе чуть ли не на целых одиннадцать месяцев. Время шло, а меня все не было. И вот однажды ночью уставшая ждать мама поняла, что пора! И она сказала папе, чтобы он пошел за транспортом в виде хотя бы телеги, желательно с лошадью. Ничего другого в ночной Тюмени тех лет найти было невозможно.

Папа помчался за транспортом. А мама пошла своим ходом к родильному дому и дошла туда раньше папы.

Папа мой, найдя, наконец-то, телегу, кинулся сначала, конечно, домой. Он-то ведь не предполагал, какая мама моя героическая женщина. Такой самостоятельной ее сделала война, вдовство, и сиротство…

Ну вот, он прискакивает к дому, а мамы нет. Он скачет во все стороны, выискивая ее глазами, а ее нет. Он, потеряв последнюю надежду отыскать ее, гонит к родильному дому, а там ему говорят, что родилась я.

Он даже расстроился от всего сразу, почувствовав себя во всех смыслах недотепой: и мама без его помощи справилась, и я родилась не Васей, как он надеялся – его отца звали Васей. Родители потом назовут меня, как его маму, Серафимой. Но сначала они зверски поссорятся. А потом помирятся, когда папа принесет в роддом два букета: сирень – маме и незабудки – мне. И с тех пор у нас дома всегда были мир и любовь, а в мой день рождения – сирень и незабудки. Правда, иногда весна бывала поздней, и тогда только черемуха отрабатывала весь флористический репертуар моего праздника. У меня даже есть фотография с одной такой поздней весны, когда мне было лет семь…

А еще у меня был старший брат – мой первый учитель и наставник, мой строгий, совершенно бескомпромиссный судья.

Я тогда даже и не думала, что все это на самом деле и было счастьем.

Ну, так вот, родилась, значит, я и первую половину жизни совершенно безуспешно пыталась строить себя и свой мир своими же руками. Научилась читать в четыре года, тогда же в первый раз влюбилась и сочинила первое стихотворение: «Вот он придет большой, как шкаф, И задушИт меня любовью».

Позднее, когда сформировалась любовь к отечеству, я стала писать гражданственную лирику, в которой нельзя не заметить профессионального клейма художника слова: почти все мои стихи в те годы начинались, как и первое, словом «вот»:

«Вот он стоит, прекрасный, коренастый,

Стоит с протянутой рукой ─

Ах, Ленин, Ленин! Ну, зачем ты умер?!

Зачем мы потеряли наш покой?»

Размышляя сегодня о том, что спасло меня, такую любвеобильную и такую неутомимо деятельную, от неминуемого падения в пучину разврата и разочарований, и ничего, кроме сил свыше, не нахожу.

Когда стало ясно, что все мои усилия выстроить из собственной судьбы Вавилонскую башню обречены на неудачу, я опустила поводья и всецело доверилась течению событий. К той поре мой литературный вкус утончился, я приучилась спускать бумагу со всем отпечатавшимся на ней наболевшим и бьющим через край в картонные коробки, а потом, когда в памяти все уже окончательно остывало и даже зарастало густой травой, бумага вместе с чувствами и коробкой перекочевывала в помойный бак. Перечитывая иногда на холодную голову про свой миновавший пожар, я привыкала не шарахаться от себя – чужой и даже с определенным интересом наблюдала со стороны, как эта незнакомая «я» то умнеет, то тупеет… Так миновала вторая половина моей жизни, которая не в пример удалась мне даже лучше, чем первая.

Вот тут-то и началась третья половина жизни, и вовсе уже непредсказуемая. Если бы однажды Юрий Мандрика не напечатал бы в своем «Лукиче» мою «Осень» (лирическую поминальную о собаке по кличке «Гоша»), сегодня бы не только не было написано мною о собаках ничего, но и собак у меня сейчас не было бы. А все потому, что в повести о Гоше я с душевной теплотой воспела проводившую моего пса в последний путь красавицу-ветеринаршу Любашу Лимонову, и след ее удивленной благодарности повязал мое осиротевшее после смерти собаки сердце с родившимся на Светлой неделе щенком черного малого пуделя Шандора (Шани). А у пуделей, как выяснилось, есть одна замечательная особенность: устроится один, и ─ как у абитуриентов из далёкой высокогорной деревни ─ вся родня …устроится.

С той поры минуло еще полтора десятка лет.

У меня есть друзья, четверо из которых знают меня уже 60 лет, а еще двое – и того дольше! Я люблю свою профессию и свою работу, своих учителей и своих учеников. А еще я люблю цветы, деревья, собак, кошек… Люблю и знаю, что без всего этого меня просто и не было бы.

Не защитила бы в 1977 г. в Тюменском государственном университете дипломную работу о поэтике О.Э. Мандельштама.

Не отучилась бы в аспирантуре Ивановского госуниверситета, не защитила бы в городе Горьком (где еще томился в то время А.Д. Сахаров) кандидатскую диссертацию о текстологии и проблемах интерпретации прозы Л.М. Леонова в 1986 г.

Не работала бы с 1978 г. на кафедре русской литературы ТюмГУ, не вела бы курсов по истории отечественной литературы (русской и советской классике, зарубежью и андеграунду). Не воспитывала бы студентов и не писала бы трудов в жанрах научных, публицистических и художественных…

Все истории можно посмотреть здесь.

Написать историю.