Железная дорога, жена и неудобный кандидат: первый мэр Тюмени — о том, что привело его в политику

Сегодня день рождения живой легенды тюменской политики — первого мэра города Степана Киричука. В отличие от других известных политиков 90-х, он вернулся в Тюмень даже после 13 лет жизни в Москве, где работал сенатором Совета Федерации. Сейчас Киричук — депутат городской думы. В прошлом году мы уже разговаривали с ним — вспоминали 90-е годы. А сейчас хотим разузнать о личном — как попал в Тюмень, что привело во власть и как жена сыграла главную роль в становлении политической карьеры.

— Степан Михайлович, расскажите, как вышло, что вы из Белоруссии приехали работать в Тюмень?

— По комсомольской путевке. Мы вдвоем с другом Виктором приехали по распределению в 1968 году. Я приехал из Бреста в конце марта и был направлен в путевую машинную станцию. Сюда же в феврале из Перми приехала моя будущая жена. Мы с ней познакомились на железной дороге. Мы с Виктором подымались по пешеходному мосту, а впереди шла девушка. Два парня, естественно, начали что-то говорить в ее адрес, она ускоряла шаг и не оборачивалась. Свернула влево в середине моста, где есть спуск, было странно, но нам надо было туда же.

Мы спустились, пришли в путевую машинную станцию. Как ни странно, девушка туда же зашла. Контора этой организации состояла из вагончика, перед ним лежали поддоны из-под кирпича, типа ступенек. Мы туда зашли, а девушка прошла в соседний отсек и что-то там делала. Я тогда не знал, чем она занималась, а она работала в бухгалтерии. Это была первая встреча. Ни словом тогда не обмолвились, только взгляды. А следующая встреча была в общежитии на Калинина, 2. Третий этаж. Там была гулянка.

— Вы жили в этом общежитии?

— Я жил на Большевиков, там, где второй пешеходный мост у локомотивного депо. А она — как раз на Калинина, 2. Пришли с Виктором на какой-то праздник к девчатам. И снова я ее там увидел, познакомились, с тех пор наша дружба и завязалась.

— Служебный роман...

— Да. Мобильных телефонов не было, она работала в конторке, а я был направлен вскоре в Талицу. Выходной был только один — воскресенье. Приезжая в Тюмень, я искал встречи, мы гуляли, обычный маршрут — в сторону центра города, там было приличнее и интереснее. У железнодорожного вокзала был очень красивый сквер с сиренью. Там еще стояли лоси — скульптура такая. Кусты шевелились, молодые ребята целовались в них, и мы не были исключением в этом отношении.

Красивый мостик через лог, цветочный магазин, сейчас там краски продают. Кушали в блинной напротив горсада или еще где-то. Гуляли, словом. Серьезных мыслей не было. У Галины Николаевны были более серьезные мысли, чем у меня. В один из дней конца лета в кафе «Елочка» на Луначарского мы серьезно поговорили, и там было принято решение написать заявление в загс.

Зачем это делать — я понятия не имел, просто был разговор, что «ты уйдешь в армию и забудешь». Мне хотелось показать, что я не такой, что я не забуду. Но я думаю, что мы бы разбежались, когда я ушел бы в армию на два года. По большому счету это была первая влюбленность. Конечно, были увлечения в техникуме в Бресте, но и только — кино, сегодня одна компания, завтра — другая. А тут — постоянство.

— Когда вы поженились?

— 24 октября 1968 года мы расписались, около полугода гуляли всего-то, по тем временам это мало. Но тогда было не принято сначала пожить, посмотреть, а потом жениться. Не знаю, зачем я тогда женился, но не жалею об этом. Расписывались в Тюмени на Мельникайте, ездили туда на такси, Виктор нашел машину — зеленый «Москвич». Свадьба была в общежитии на Большевиков в красном уголке. Там была комендант Мария Александровна — женщина в фуфайке, в галошах и шерстяных носках, с суровым голосом. За ухо меня взяла, отвела в сторону и говорит: «Женился — живи. Не дури». После свадьбы расстались, я — в свое общежитие, а она — в свое.

— Вам не выдали жилье?

— Нет, но я уже собирался в армию. Я, кстати, до свадьбы уже один раз ходил в армию. Повестка пришла — на Ленина, где военкомат, мы пришли с моим другом Виктором, сутки там находились, и нас хотели забрать во Владивосток. А Виктор у меня оказался пронырливый, отпросился у военкома, сказал, зачем нам во Владивосток, когда в Тюмени есть железнодорожная бригада. Нас отпустили сходить в штаб железнодорожной бригады. Мы пришли, нас принял майор Коган, до сих пор помню его фамилию. Витя произнес речь, что мы — специалисты (хотя какие мы тогда были специалисты — шпалы выгружать, ломы таскать), что нас государство учило, деньги тратило, а нас забирают во Владивосток. А мы могли бы тут. Представляете, этот майор сделал письмо в адрес облвоенкома, приставил к нам старшего лейтенанта, который с нами пошел обратно в военкомат. Через час нас выгнали, сказали, идите, ждите. В письме оказалась заявка от железнодорожной бригады на двух специалистов. Мы где-то месяц еще болтались, за это время я успел жениться.

— Служили в Тюмени?

— Начинал в Тюмени-Северной. Сейчас это практически Антипино, правее, там, где подъездные пути к АНПЗ. Там были казармы в поселке Лесном. Казармы были из досок с засыпанным между ними шлаком. Потом Туринский, там мост — это мой первый объект с теодолитом и нивелиром, я занимался отсыпкой земли, следил, как КрАЗы высыпают землю. Потом перевели в Тобольск, а потом ближе к Увату — станция Чумбулут.

С женой почти не виделись, ей выдали жилье на Войновке с огромной русской печкой в казарме на пять квартир с конторкой. Дома этого уже нет. Жена сначала приходила на встречи на КПП, минут на 15–20, приносила печенье, сигареты (я тогда курил). Поцелуемся, и на этом вся любовь. А на Севере уже и таких встреч не было. Так прошло два года.

— После армии вы продолжили работать на железной дороге — до того, как ушли в политику?

— Переход в политику был случайным во многом, этому предшествовали огромная работа и полная занятость. Получилось так, что парни, два сына моих, выросли у жены на руках, она их воспитала.

— Вам было некогда?

— Стыдно сказать, но папа я — не очень. Я даже не знал, в какую школу ходил младший сын. Жена мне давала возможность работать столько, сколько было необходимо, никогда меня не упрекала. Я в политике оказался из-за работы. Работать у меня получалось, если бы я во власть не пошел, стал бы на железной дороге большим начальником.

В 1985 году я ездил на смотрины на должность заместителя министра путей сообщения. Меня пригласил бывший начальник из Свердловска Владимир Григорьевич Бутаков, сказал, что через год уходит на пенсию, а меня — на это место. Я должен был переехать в Москву и год работать в каждом из управлений. А потом стать начальником главного управления пути МПС — заместителем министра путей сообщения. Он мне показал, какую квартиру дадут, показал, что такое «кремлевка», когда каждый четверг можно было заказать (дефицит. — Прим. ред.), а водитель мог приехать и забрать некие пакеты домой.

— Спецраспределение?

— Конечно! Это очень высокая номенклатура. 1985 год, еще КПСС, другая система, строим развитой социализм. Я приехал домой на поезде, 36 часов в пути. Сидим, кушаем, я рассказываю. Мальчишки уши навострили, мало что понимают, но им интересно. Мы с Галиной охаем. И тут мама. Год назад похоронен отец. Мама с папой у нас жили с 1981 года, приехали ко мне из Бреста. В общем, мама, пока мы с увлечением обсуждали переезд, вышла, вернулась с бельевой веревкой, бросила ее на стол и говорит: «Повесь меня, похорони рядом с ним, а потом езжай, куда хочешь! Всем места в Белоруссии хватило, одному тебе не хватило. Сейчас ты наши кости будешь развозить по всему свету». И ушла.

Ночь не спали, у меня и мысли не было отказаться поехать в Москву. Но на следующий день пришел к начальнику тюменского отделения дороги Виктору Николаевичу Нарбутику, рассказал ему это всё и позвонил от него Владимиру Григорьевичу, сказал, что приехать не могу, мама категорически против. Он паузу взял и говорит: «Знаешь что, в твоей жизни работы будет много, и должности тебе будут предлагать. Да даже если не будут, а мама всегда есть и будет одна».

Я успокоился, и с этого момента начался новый этап работы. Буквально через месяц (видимо, по его ходатайству) меня назначили заместителем к Нарбутику, в моем подчинении было 25 тысяч человек. Огромный объем работы — от Богдановича до Называевской, от Тюмени до Аремзян. Вся эта железная дорога под моим кураторством: путь, энергетика, гражданские сооружения, связь, дома отдыха, стадионы, санатории. Я пропадал на работе, Галина в это время занималась домом, семьей.

— Не было проблем в семье из-за этого?

— Никогда! Я стремился домой всегда. Она сама — железнодорожница, она прекрасно эту специфику понимает. Я не гулял, не пьянствовал, только работал, был очень увлечен работой. У меня был персональный оклад. У всех было 220–230, а у меня 250 рублей. Это значительно! Нас в Тюмени с персональным окладом было только двое — начальник локомотивного депо Юрий Петрович Клюкин и я.

В этот период я начал общаться с разными советскими работниками. До этого все эти исполкомы, горкомы, райкомы были для меня инородной структурой. Где-то она существовала, но меня мало интересовала. Меня интересовал бесстыковой путь, я был одним из лучших специалистов по бесстыковому пути на всей Свердловской железной дороге. Меня это захватывало. Это ощущение, которое описать невозможно, — когда ты понимаешь, любишь, и у тебя получается, когда ты совершенствуешься. Галина этому только способствовала, хотя она тоже работала. Но она — хранитель семейного очага. Она всё знает и контролирует, не было никогда такого, чтобы у меня в кошельке денег, например, не было. Я всё ей доверяю, ничего никогда не скрывал от нее.

Вот эта моя работа дала возможность встречаться с председателями Камышловского, Талицкого, Омутинского, Тобольского и так далее райокомов и горкомов. Я был большим начальником, надутым иногда (Смеется.). Ездил в персональном вагоне или на дрезине с осмотром железнодорожных путей и на каждой станции встречался с руководителями советских и партийных органов. Там же целые железнодорожные поселки, и мы выясняли, кому дорогу провести, газ, щебень и прочее. Тогда я впервые начал знакомиться с органами советской власти. А сам во власти оказался очень просто.

По разнарядке избирались советы народных депутатов. Мне было поручено избираться в Калининский районный совет, главному инженеру Геннадию Парадееву — в городской совет, а нашему начальнику — в областной совет депутатов. Я прошел, и Парадеев прошел, а нашего начальника не выбрали. Оказался депутатом Калининского районного совета, но я не собирался переходить туда работать.

Позвали в райком партии уже после избрания и говорят: «Степан Михайлович, надо поучаствовать в выборах председателя. Не избираться, а просто поучаствовать».

— Создать конкуренцию?

— Да. Отобрать голоса у неудобного кандидата. Началась сессия. Вышла женщина на трибуну и рассказывает что-то. Мой сосед толкает в бок меня: «По-моему, там про вас говорят». А я всегда с железной дороги приходил с кипой бумаг, что еще на сессии делать? Там же давным-давно известно, что будет решено. Автоматическое голосование. Я этому никакого значения не придавал. Прислушиваюсь. Да, женщина так здорово говорит, но не про меня, а про мальчика, который компьютерами занимается, пишет программы, этого мальчика зовут Миша Киричук, у такого мальчика, говорит, отец не может быть плохим. Голосуйте за Степана Михайловича. Она ушла. Оказывается, это была директор школы № 30 Галина Зыкова. Я в тот день с ней познакомился, с тех пор она — всегда доверенное лицо на всех моих выборах. И подруга Галины Николаевны (жены Киричука — Прим. ред.)

Потом начали программы рассказывать. Я вышел — знаю, что меня выбирать не надо, и все это знают, — и говорю: «Уважаемые депутаты, моя программа заключается в следующем: приложу все свои способности и силы, чтобы осуществить решения, которые вы примите». Всё. Начали спрашивать про школы и так далее. Я говорю: «Это не ко мне. Если выберете, сядем вместе, что решим, то и будем делать. Всё, на этом конец».

Все довольны, райком КПСС следит, горком следит. Считают голоса, 67 — Киричук! Чего??? Час уточняли, консультировались, прервали сессию. Усадили меня в кресло, дали написанную бумагу, я по ней как-то завершил сессию. А у самого в голове: «Ведь с работы выгонят, если узнают, что я самовольно в этой афере участвовал!» Я тогда не знал, что эта работа — освобожденная, не знал, что платят зарплату гораздо меньше, чем я получал на железной дороге. Поучаствовал, понимаешь ли, в партийной игре!

Всё решил начальник дороги. На следующий день на утреннем селекторе в 07:30 (обычно разборы на железной дороге начинаются примерно так: «Вы там будете вообще работать или нет, мозги у вас есть?») он говорит: «Уважаемые коллеги, вчера произошло неординарное событие. Одного из лучших наших железнодорожников избрали председателем, я бы сказал, руководителем почти всего города. Я даю указание всем своим заместителям — тот район, которым он будет руководить, должен быть в городе лучшим. Всё, что ни попросит, железнодорожники должны делать». Так я оказался во власти. Это был апрель 1990 года.

— Как это восприняли дома? Семья поддержала ваш переход?

— Жена расстраивалась. Мама спросила: «Ты хоть дома будешь больше?» Я сказал, что больше. Она обрадовалась.

— И стали больше дома бывать?

— Да, больше. А куда поедешь? Вот Калининский район, вот Волгоградская (там жил Степан Киричук с семьей в те годы. — Прим. ред.). Туда-сюда ездишь.

— Вы пришли во власть еще в советские времена, ну а после краха СССР работать пришлось много и беспокойно?

— Август 1991 года я застал в Калининском райсовете. В 11 часов вечера мы собрали заседание президиума и голосовали за или против ГКЧП. У нас один проголосовал за ГКЧП — главный редактор газеты «Тюменьстройпуть», сказал, что не может предать коммунистические идеалы.

— Как вас отпустили из дома на это заседание?

— Это же работа. Я и на железной дороге много ночей проводил вне дома. Вечером, прежде чем лечь спать, подходил к окну, если снег летел, я не ложился. Брал армейскую непромокаемую плащ-палатку и шел на станцию. Потому что спать не дадут, да и сам не сможешь, потому что, когда пойдет снег, стрелочные переводы будут плохо работать, а поезда — задерживаться.

— Одно дело — работа, но там же была практически революция!

— Да ничего тут в Тюмени не было. Никакого ажиотажа. Небольшие шушуканья, и всё. Никакой видимости или знаков, ничего не было. Обычные разговоры. В КГБ были кураторы над всякими конторами. Они хотели сделать себя более знающими. Я своего знал, парень как парень, а тут такой важный и озабоченный.

— Почему вы проголосовали против ГКЧП?

— Вы знаете, совсем изменились времена, взаимоотношения между людьми. Я люблю свободу, свободу мнений, разговоров. Я не люблю разгильдяйства, не люблю, когда плохо или непрофессионально делают. Но свобода! Я не могу допустить унижения человека человеком. Для меня неприемлемо грубое отношение друг к другу. К 1990 году люди раскрепостились, они восприняли свободу слова, которая появилась в годы перестройки. Я не мог им мешать. ГКЧП — значит, все по-прежнему. Большинство этого уже не хотело.

— После путча ваша карьера пошла в гору?

— Как сказать... После этого путча Геннадий Иванович Райков перешел руководить администрацией, а меня избрали председателем горсовета. Против меня проголосовал один человек из Калининского района, главный технолог электромеханического завода. Он встал и говорит: «Я против, потому что если Степан Михайлович уйдет, он не построит школу на Авторемонтной». В то время 38-я школа на Авторемонтной была деревянной с туалетами на улице.

— В 1991 году?

— Да. Мы ее построили в 1994-м. Но тогда (в 1991 году. — Прим. ред.) я оказался председателем горсовета. 190 депутатов!

— Тогда вас еще нельзя было называть мэром?

— Нет. Мэром я стал в декабре 1992 года. А в 1993 году уже мэром я встретил обстрел Белого дома. До этого я ездил на заседания Верховного совета, мэров городов туда приглашали.

1993 год — это более тяжелый случай. С нас тоже спрашивали, точнее, нами интересовались, кого мы будем поддерживать — Хасбулатова или Ельцина. Для нас такого выбора не было. Во-первых, Ельцин — уралец, а во-вторых — избранный президент. И эти дни были очень тревожными. Я находился в кабинете часов с 8 вечера. Всех отпустил. Остались только моя помощница и женщина на вахте.

Смотрю в окно, фигурка идет, шлеп-шлеп-шлеп, и к нам сюда. С вахты звонят — Гольдберг пришел (главный редактор «Тюменского курьера». — Прим. ред.). И мы с ним до утра вдвоем в кабинете просидели, разговаривали, пытались выловить какую-то информацию. С той ночи мы с Рафом (Рафаэль Гольдберг. — Прим. ред.) отношения поддерживаем.

А потом у меня начались выборы.

— Тогда пресса была другой, вам доставалось в газетах. Семейные читали, наверное, переживали?

— Мама переживала. У мамы было семь классов польской школы, это было основательное образование, ее учительницей звали работать. Но всю войну она на хлебозаводе. Днем, пока была оккупация, немцы забирали хлеб, они в лифчики складывали куски, выносили и прятали под березами. Ночью приходили посыльные из партизанских отрядов и забирали хлеб. Партизанская война для Белоруссии — это что-то особое.

Так вот, я приду с работы, мама держит газету. Я еще раздеться не успел, а она говорит: «Сынок, неужели это так? Люди без воды сидят. Две недели не мылись. Неужели ты ничего не можешь сделать?» Потом говорит: «Оставь это всё, зачем тебе это надо? Ты же на железной дороге работал». Она переживала.

— А жена?

— Жена — нет, она успокаивала. А мама переживала. Я даже делал ей встречи, мой заместитель Терентьев рассказывал ей, что у меня не так уже всё плохо. Ульянов встречался, он как будто начальство, хотя это были параллельные власти. Мы ее поддерживали. Она жила достаточно долго еще после папы. Папа умер в 1984-м, а мама — в 2003-м. Она скучала по Белоруссии. Мы ее несколько раз возили туда.

— В 90-х появились новые традиции политической жизни — открытость, публичность. Вашей жене, наверное, приходилось сопровождать вас на разных мероприятиях?

— Да, она была на всех днях города.

— Она не стеснялась выходить?

— Нет, никогда.

— Вы не боялись ее показывать?

— Нет, что вы! Мы как-то не задумывались на эту тему. У нее очень хороший характер. Она при людях никогда мне не сделает замечания. Я при людях тоже никогда ее не обижу. К сожалению, я мог неосторожным словом обидеть. Я не хотел, просто такой характер, я в Бресте три года в КВН играл, есть такая кусаче-хватачая черта, легко получается человека подъязвить. Хочу, кстати, попросить прощения у всех «подъязвленных» когда-то.

— Вашей жене не в тягость была такая новая функция — быть женой публичного политика?

— Ей это было не в тягость, а в обязанность. Желания у нее не было, но она это делала. Тогда это было модно. Когда мы встречались — губернаторы, мэры, я танцевал с Галиной Андреевной, Леонид Юлианович (Рокецкий. — Прим. ред.) — с Галиной Николаевной. Потом Сергей Семенович (Собянин. — Прим. ред.) — он под два метра, а моя — полтора метра, но всё равно танцуют. А я — с Ириной (жена Собянина. — Прим. ред.). Супруга Сергея Семеновича не любила всех этих компаний, и моя не любила, они вынуждены были участвовать ради мужей. Но это было нечасто, пару раз в год.

Мы не позволяли себе выпивать, но рюмку водки в начале и в конце всегда выпивали. Это всё очень просто: наливают рюмку водки, и ты выпиваешь. Там (на торжественных приемах. — Прим. ред.) бывало много директоров, приглашенных. Наливают и наливают, ты одну за одной. Народ смотрит и думает: «Вот горло луженое». Они не понимают, что воду наливают. Я всегда пил максимум две рюмки — первую и последнюю перед уходом через два–три часа. Всё остальное между ними — обычная вода из такой же бутылки, девочки наливали. Потом мне один из директоров говорит: «Ничего не понимаю, вы сколько можете пить с губернатором? И вам хоть бы что!» А мы и не пили.

— Вы рассказываете, и создается ощущение, что сейчас всё по-другому. Мы, например, не смогли вспомнить, как выглядят жены нынешних мэра и губернатора. Мы про них практически ничего не знаем. Это личный выбор человека, или сейчас время другое?

— Я не знаю, наверное, время другое. Для каждого времени свои люди, свои герои. Я еще года два назад возмущался, когда вернулся из Москвы, что здесь что-то не так делается. Не так ответы составляются. Я ходил и тряс этими ответами, Руслану Николаевичу (Кухаруку. — Прим. ред.), Евгению Борисовичу (Заболотному. — Прим. ред.) показывал. Специалистов вызывал, стыдил: «Что вы пишете, человеку плохо!» Меня осадили очень спокойно. Мне показали перечень законов, по которым они пишут ответы, и показали список, что я голосовал за эти законы.

— Шах и мат, как говорится.

— Да, я понял, что сам участвовал в строительстве такой системы управления и общения. Вот, сейчас Владимир Владимирович требует публичности в принятии решений, он требует, чтобы на местном уровне не принимались решения без обсуждения с людьми. И наши обсуждают, пытаются так вести это обсуждение, чтобы их точка зрения преобладала. Им иногда кажется, что они выигрывают, им иногда кажется, что обманули. Но это не так! Люди все понимают, и недалек тот час, когда все поймут, что делать надо то, что просят они. Диалог и только!

Помните лог, где хотели строили кампус? Ну ребята, ну нельзя, не потому что лог и не потому что там экологи против. Нельзя в центре города строить и скапливать людей. Что, студенты приедут на автобусе? Нет, сейчас студенты ездят на машинах. 350 тысяч машин в Тюмени на 800 тысяч жителей, ребята!

Почему «Метро» строят в стороне, а не на улице Советской? Потому что это европейская компания, они соображают, что нужно место, где одновременно 200 машин встанет.

Время сейчас другое. Бывает и чрезмерное появление жен, друзей, которые мешают справедливому управлению. Тяжело, но надо равноудаляться.

— Скажите, а насколько важно для политика, чтобы жена была рядом? Политик может состояться, если жена, семья его не поддерживают?

— Примеры есть, в Европе многие правители не имеют детей.

— Потому что некогда?

— Тот, кто планирует детей, — просто дурак. Дети должны в любви рождаться. А планировать можно выпуск гвоздей, фанеры. Для меня семья — это важно, важно, чтобы она состоялась, чтобы люди поддерживали друг друга.

— Судя по тому, что вы рассказываете, у вас было четкое разделение. Вы — добытчик, а жена — отвечает за семью.

— Я бы не сказал, что только я — добытчик, жена — тоже добытчик. Скорее всего, я — «карьерист». (Но неумышленный!) И эту карьеру процентов на 80 построила супруга. Она дала возможность ее сделать. Способности, таланты, везение, удачи, случайности способствовали реализации, но без супруги это было бы невозможно.

У меня много друзей, мы еще черненькими встречались, сейчас кто беленький, кто лысенький, но всё равно встречаемся. Моя жена никогда не скажет в этой компании: «Тебе хватит пить» или «Не ешь это — соленое». Если я что-то делаю не так, она найдет возможность сказать — выведет меня под другим 23-м предлогом. И там скажет: «Слушай, Стёп, ты уже пять рюмок коньяка выпил, ты не понимаешь, что плохо будет?» Потом вернемся, она еще и нальет, но я уже не буду.

Она — сверхправильная. И она сразу такая была, с девочек. Первые же встречи — мне хотелось ее поцеловать, но я боялся, тем более что-то большее до свадьбы! Я не мог себе этого позволить, настолько она была чиста, светла, правильна, разумна.

Она — мама моих детей, и я ее обожаю. Мне очень повезло с женой. И мне кажется, что и мои сыновья счастливы. Их жены — разные, но сыновья окутаны заботой и вниманием. Мне кажется, что их не пилят за разбросанные носки, потому что они не в состоянии их разбросать. Мне кажется, что их вообще не пилят. И внуки — лучше всех!

— А в вашей жизни были моменты, которые могли привести к разводу и разрыву отношений?

— Ругались. У меня такой характер, что неудачи на работе могут сказаться на семье. Очень просто поругаться: одно лишнее слово, и всё. Но до развода никогда не доходило. Была ревность поначалу, когда были молодые. Пришел из армии, увидел какие-то часы с браслетом у нее, почему-то мне показалось, что я их раньше не видел. Спросил, откуда, она говорит: «Это давно, девичьи еще». Кто тебе их подарил? Она возьми да и скажи: «Парень один». Ведь я же их разбил, раздолбил на полу. Сейчас бы такое увидел, сказал бы — дурак. Но я таким был.

— А она вас не ревновала, у вас ведь такая работа, что опасения у жены могли возникнуть?

— Ревнует. Она — резкая. Я себе позволяю вольности, могу женщину приобнять, в щечку поцеловать (в Швеции, наверное, меня бы посадили). Если она эту женщину знает, то можно! Но если нет... Она тут же не скажет, всё сгладит, а дома, ой, достанется. Такой грех есть у меня.

В Москве почти 14 лет у меня была одна помощница. Там такая работа, что я иногда из аэропорта не выходил. Лариса Александровна даже привозила рубашки в аэропорт, чтобы поехать дальше. Получалось, что с этой Ларисой Александровной я бывал больше, чем дома. Чтобы чмокнуть ее в щечку, для меня это было всё просто, но я увидел взгляд у Галины! Она что-то подумала про нас, я долго потом доказывал, что это не так.

— У вас уже золотая свадьба была?

— Да, мы ее отмечали в ресторане «Колокольников» в парке Оловянникова, у Натальи Николаевны, она там директор. Она когда-то была официантом в «Елочке», потом администратором. Жанна Прохорихина приезжала, пела. Я ее помню маленькой, бегала здесь.

— Как быть успешным политиком и остаться счастливым в браке? Дайте совет.

— Надо самому быть политиком, остальное всё приложится. Изготовить политика нельзя, жизнь должна привести тебя в политику. Можно стать журналистом, оператором, машинисткой, инженером, кем угодно, а мэром, губернатором, министром — стать нельзя без жизни, надо быть профессионалом в каком-то деле. Потом это можно превратить во что-то другое. Я — профессиональный железнодорожник, железная дорога — это огромное многовекторное хозяйство. Отработав там, можно стать нормальным политиком. Без поддержки семьи и команды сделать ничего невозможно. Пусть повезет всем.

— Некоторые политики заводят любовниц, и в обществе это не осуждается. Как вы к этому относитесь?

— Есть такой анекдот. Стукач пришел и рассказывает одному большому начальнику, что у командующего есть любовница на фронте. «Что будем делать?» — спрашивает. Большой начальник отвечает: «Завидовать будем».

Если у кого-то получается, пусть получается. Осуждать других не умею. Судьбы разные. Жизнь она и есть жизнь, в ней все случается.

Время от времени мы беседуем с политиками, которые хорошо помнят 90-е — совсем другую эпоху. Почитайте большой и обстоятельный разговор с депутатом и бывшим банкиром Дмитрием Горицким. Вспоминали мы и об известном партийном руководителе — Борисе Щербине, который работал в Тюмени, а совсем недавно стал широко известен благодаря сериалу «Чернобыль». Если вас больше интересует политическая история, то почитайте, что тюменцы думали о власти 100 лет назад и как тюменские крестьяне подняли мощное антибольшевистское восстание.