Вернуться домой

Один наш бывший соотечественник сказал, что, пообвыкшись в США, однажды увидел Россию в теленовостях и поймал себя на том, что испытывает не привычные озлобление и подавленность, но недоумение и жалость. Это так, у меня было то же.

С головой окунувшись в тамошнюю жизнь, не говоря по-русски, не встречая русских и не разговаривая о России – не перенимаешь чужое, но избавляешься от грязи, что нанесла в душу родимая действительность. А главное, обретаешь то мировосприятие, о котором до сих пор рассказывают школьникам на уроках русской литературы, – и которое, по-видимому, до сих пор дремлет в твоей крови. Этого опыта хватает на годы. Иным – на весь век, если им довелось найти какой-то островок реальности, где она именно такова.

Мне не довелось. И потому с некоторых пор я не могу на манер Бориса Гребенщикова похваляться, что не болен своим временем. Я заразился им опять. Хуже того, я увлекся историей. Теперь я болен всеми временами своей страны.

Ни один народ не разобщен за границей так, как русский, то есть постсоветский. Бывшие советские люди стыдятся друг друга, сторонятся друг друга, – даже туристы, выбирающие отели, «где нет русских». Зато в блогах и на форумах наши граждане, бывшие и нынешние, активно общаются: непрестанно, ожесточенно и бесплодно спорят о «русском пути». Главные бои, по традиции, разворачиваются вокруг фигур вождей. «Ленин – негодяй, а вот Сталин...». «Ленин и Сталин упыри, Николай – святой мученик». «Долой христиан и большевиков, наше знамя – Святослав, победитель Каганата». Наконец, «С варягами мы ошиблись»...

Мы ошиблись везде, но не можем и помыслить об этом. Тяжело жить, сознавая, что история собственного государства за сотни лет – это непрерывная цепь насилий, убийств, завоеваний, скотской жесткости, как по отношению к соседям, так и к собственным простолюдинам. Спросим у Пушкина и Лермонтова: «Страна рабов, страна господ». У Тютчева: «Русская история до Петра Великого – сплошная панихида, а после – одно уголовное дело». У Александра II: «Россия – государство не торговое и не земледельческое, а военное, и призвание его – быть грозою света».

Сознание, оказавшись в пустыне русской истории, хочет за что-то зацепиться. Но не за что. Гордиться предками получается лишь на приличном удалении от обеих столиц, и в основном это жизнь простых людей, а не дела власти. «С Переяславля начинается Меря, – записывает в дороге Александр Островский, – земля, обильная горами и водами, и народ и рослый, и красивый, и умный, и откровенный, и обязательный, и вольный ум, и душа нараспашку... Здесь уже не увидишь маленького согнутого мужика или бабу в костюме совы, которая поминутно кланяется и приговаривает: «а батюшка, а батюшка»... Что за села, что за строения, точно как едешь не по России, а по какой-нибудь обетованной земле». И признается классик, что мучим неясной тревогой, – должно быть, предвидя времена, когда Россия-орда заполонит собой все обетованные земли, порушит все пряничные домики. «Меря», кто это?

У наших гимнопевцев подобные картины вызывают скуку. Души строителей пирамид требуют Царя, славного победами, неважно, над кем и зачем. И бродит по Сети список мировых столиц, где ступал сапог русского солдата. И возвращают на постамент у Финляндского вокзала памятник Ленину, «поврежденный вандалами» и восстановленный из нашего кармана. И гремит над страной голос знатного байкера Хирурга, славящего Сталина. История тут не валялась. Это не знание, а вера, не гордость, а ее суррогат – гордимся силой тирана, которому служили. К слову, среди товарищей по партии бывший семинарист и будущий вождь Сталин прославился не столько крутым нравом, сколько редкими даже для большевика хитростью, лицемерием и умением манипулировать людьми. Он также слыл главным знатоком «национального вопроса». Отдадим должное его способностям. Изверг, сгубивший и искалечивший десятки миллионов жизней ради «Мировой революции», сделался кумиром патриотов.

Но бывает так, что сказать это у меня не поворачивается язык.

Писаная-переписаная, полная нелепых противоречий русская история, накопив в пору «гласности» некую критическую массу, – взорвалась, распалась на мифы. И сталинский миф, замешанный на архаической языческой традиции, сказке, былинном эпосе, выглядит в нашем безвременье едва ли не единственным светлым пятном. Парадоксально, но факт. Теперь этот миф тревожит воображение молодежи, чьи родители говорят, что социализм – брежневский – был по-своему неплох. Недоставало ему порыва, героики, души. Родины-матери, просторов и высей, челюскинцев и папанинцев. О сталинских лимитах на расстрел – круглые цифры, с нулями на конце – слышали не многие, и в новом школьном учебнике вместо них будут цифры выплавки чугуна. И что эта возня с цифрами по сравнению с киноэпопеей «Валерий Чкалов» на Первом канале? А шагали ли вы, расправив плечи, в многотысячной кумачовой колонне? Что я, малюющий чертей по стенам, могу предложить взамен?

С «русской историей» мне пора завязывать. То, что я принимал за таковую, было историей Орды – лукавой, жадной и жестокой. Помнить надо, но надо и выбираться из морока прошлого. Стряхнуть этот гипноз, понять, кто мы сейчас, куда и зачем. Но даже слово «русский» я выговариваю через силу. Меня не заботит «единство нации», основанное на лжи и неволе, или даже лести и привилегиях. Стоило власти убрать кнут и пряник – и нет уже ни «единства», ни «нации», только ограды, железные двери да бесконечные споры о «русском пути».

Но спорить, по существу, не о чем. «Русский путь» – в русской душе, в унаследованном от предков мирочувствии. В не испорченном христианством фольклоре, в русской природе, где отражается наша неискаженная суть. В подзабытой литературной классике. Стоит лишь отвернуться от навязчивой «злобы дня» – и он проступает где-то на горизонте. Полоска зари за пеленой фейерверков. Тихий оклик сквозь неживой гул.

Груз ордынских времен тяжел, и все же я все чаще вижу людей, которые, наконец, приходят в себя. Они уже ни о чем не спорят – просто идут мимо. Мимо шахтеров-космонавтов, полярников-метростроевцев, бетонных пионеров и девушки с веслом. Мимо соборности и духовности, могучей воли и великой славы. Мимо стеклянных офисов с людьми-нумерами, золотых куполов посреди убогих развалюх, сгоревших лесов и загаженных берегов. Мимо последнего грязного забора с непременным словом из трех букв, обозначающим ареал обитания нынешних русских.

Туда, где начинается Меря.

Предыдущие записи автора:

• Царство тьмы и царство света

• Наследие без наследства