Лишняя деталь в голове

Если верить маме, впервые сознание я потеряла в девять месяцев. Как ей тогда показалось, я ползала, съела что-то и мне стало плохо. К фельдшеру, а жили мы в деревне, меня, разумеется, свозили, но на этом все и ограничилось. Пичкать таблетками мама меня не стала – молодой неокрепший организм мог этого не оценить.

Потом в течение нескольких лет я еще несколько раз теряла сознание, обычно на фоне легкого недомогания, всегда находясь рядом со взрослыми. Особого значения этому никто не предавал, пока в 10 лет меня, что называется, «накрыло». В тот день у меня снова была температура, и я осталась дома. Потеря сознания, закатывающиеся глаза, пена у рта – папа тогда здорово перепугался, вызвал скорую, которая вколола мне какой-то препарат и оставила дома. С тех пор начался мой нескончаемый поход по врачам, преимущественно, невропатологам. Специалисты решили, что у меня так называемый эписиндром – начальная степень эпилепсии.

Последующие пять лет я каждое утро и вечер пила сильнодействующие таблетки, которые, как мне тогда казалось, должны были помочь. Несмотря на это, периодические потери сознания все же случались, родители переживали, а я лишь хотела, чтобы меня отпускали на всевозможные развлечения – на танцы, купаться, разрешали бы ездить в оздоровительный лагерь. Но нет, это запрещалось – вдруг снова произошла бы потеря сознания.

В 15 лет я самостоятельно решила, что пора прекращать все эти медицинские издевательства над собой и однажды вечером не приняла таблетку. И завтра, и послезавтра. Раз в год звонил мой лечащий врач, приглашая на плановый прием. Я отказывалась. Мне было так хорошо жить без таблеток, обследований и поездок в областной центр, где на каких-то аппаратах проверяли мою мозговую активность. За немалые по тем временам деньги. Все складывалось наилучшим образом, даже несмотря на полученное сотрясение мозга на тренировке по карате.

Я успешно закончила школу, поступила в институт, планировала серьезную поездку за границу. Я плохо помню тот день, лишь по отрывочным рассказам моих друзей. Мы были на занятиях, потом заехали навестить подругу, купили билеты на поезд. Очнулась я, слабо понимая, что происходит. Попыталась встать – меня тут же положили на место и потуже привязали. Рядом находилась женщина в полосатом пиджаке. На мой вопрос – «кто она такая и что тут делает?» – почему-то расплакалась.

В тот момент все мне казалось странным – место, в котором я нахожусь, какие-то катетеры по всему телу. Самое странное было то, что я не знала, кто я такая. Не помнила ничего – ни имени, ни где учусь, даже той женщины в пиджаке, которая была моей мамой. Помнила лишь, что надо срочно куда-то идти и сдавать сессию. Как мне потом рассказали, ночью я стала задыхаться. Испуганный дедушка пытался меня разбудить, но я не реагировала. Он вызвал скорую. После нескольких уколов бригада решила меня госпитализировать.

Я два дня пролежала в коме. За это время реаниматоры пытались понять, что же со мной произошло – брали анализы, делали пункцию, брали пробы на наркотики. Периодически мне вновь становилось плохо, но врачи вовремя откачивали. Когда я пришла в себя, ко мне приходил милиционер и спрашивал, не напоили ли меня друзья. Память к тому времени восстановилась не полностью, но я все же отрицательно покачала головой. Врачи честно признались, что не смогли определить мой диагноз, и поместили на полагающиеся 10 дней в отделение.

То, что там началось, стало для меня адом. Во время ночного приступа я прокусила язык, потом все глубокие раны наполнились гноем. Такой дикой боли ни до, ни после мне ни до, ни после не приходилось испытывать. Я не могла ни есть, ни пить, ни говорить. Малейшее движение головой приводило к адским мукам. Вскоре не могла даже плакать. Так я встретила свое совершеннолетие. Самое ужасное в тот момент было то, что врачи ничем помочь мне не могли. Они не знали, какие препараты необходимо принимать в таких случаях.

Положение спасла соседка по палате – она написала маме названия лекарств, и уже через пару дней боль притупилась. А доблестные работники отечественной медицины согласились с тем, что прописала пациентка. На вопрос моих родителей, что же делать дальше, специалисты разводили руками. Самая страшная мысль в тот момент – в следующий раз я могу оказаться дома одна, и меня уже никто не успеет спасти. Та же самая соседка по палате посоветовала обратиться в областную больницу и пройти компьютерную томографию мозга. Заметьте, за все годы моей болезни, поездок по городским и областным невропатологам ни один врач не посоветовал обратиться в этот медицинский центр.

Приехав на первое же обследование, у меня сразу же нашли что-то лишнее в голове. Положили в больницу, сделали достаточно болезненную процедуру на проверку сосудов – вставляли тонкие трубочки в ногу и шею. Другая не очень приятная манипуляция – меня побрили налысо. В больничной атмосфере это выглядело достаточно банально – половина отделения ходила в платках, кому-то повезло – их операции выполняли через бровь. Четыре часа спустя бригада специалистов вырезала мне доброкачественную врожденную (как потом оказалось) опухоль, прихватив заодно и кость. И никакой эпилепсии, от которой меня лечили почти два десятка лет.

Период восстановления шел быстро, вскоре я перестала ходить в платке. Физкультура и всевозможные дискотеки выпали из моей жизни на год – согласитесь, в 18 лет не так-то и просто остаться дома, а не соблазниться на потанцевать с подружками. Брать академический отпуск я все же не стала, хотя четыре месяца отсутствия на учебе дали о себе знать. Многие думали, что отсутствие волос на моей голове связано с химиотерапией, но от всевозможных расспросов я старалась держаться подальше. С тех пор прошло более семи лет. Недавно, впервые за все время после операции, я потеряла сознание. Решила списать это на усталость.