Олег Сивков, заведующий отделением анестезиологии и реанимации медсанчасти «Нефтяник»: «Пациенты стали выживать в тех ситуациях, в которых раньше умирали»

Олег Сивков работает врачом анестезиологом-реаниматологом в медсанчасти «Нефтяник» с 1995 года. В 2008 году на Всероссийском конкурсе профессионального мастерства тюменский врач был назван лучшим анестезиологом-реаниматологом страны. Он работает над докторской диссертацией, изучает опыт зарубежных коллег, преподает в медакадемии – неисправимый трудоголик. А еще каждый день Олег Сивков спасает людей от смерти.

– Первый вопрос банальный, но без него никак. Как вы пришли в медицину и почему выбрали такую непростую специальность?

– Согласен, специальность непростая. До последнего думал, что пойду в какой-то технический вуз на специальность «Автоматические системы управления». По математике у меня шло все неплохо, поэтому пророчили мне именно такое будущее. Но уже ближе к лету, когда многие из моих друзей собрались поступать в Медакадемию, вернее, тогда еще Медицинский институт, я, можно сказать, за компанию ушел «в медицину». Причем из всех друзей, которые поступали, я потом один остался в этой сфере, к сожалению.

– А почему остались?

– Отступать не привык. Конечно, учиться было очень сложно. Когда моя мама увидела учебник по анатомии на латинском языке, то удивлялась – как это можно вообще запомнить? Но Тюменская медакадемия дает такие знания, которые в разы превышают объем информации в вузах других городов. И учиться нужно постоянно, даже сейчас.

Я преподаю на кафедре преддипломного образования «Анестезиология и реаниматология», плюс еще читаю лекции на кафедре хирургии, езжу с лекциями по области – это процесс постоянный, невозможно остановиться и не получать информацию. Если ты занимаешь какую-то должность, у тебя есть статус, то к тебе постоянно обращаются люди с какими-либо сложными вопросами, которые ты должен разрулить именно с той позиции, которая существует на данный момент в мире, а не только принята у тебя в стационаре, области или стране.

– В чем заключается специфика профессии анестезиолога?

– Мы имеем несколько профессий: и анестезиологи, которые проводят наркоз, делают анестезию в операционной, и реаниматологи, и врачи интенсивной терапии. Например, человек заболевает, у него включается процесс танатогенеза – как ни странно, умирания. Он идет в аптеку, где ему рекомендуют какой-либо препарат. Если лекарство не помогает, то человек идет в поликлинику, где его лечит доктор. Получается – отлично, нет – эстафету подхватывает больница, так как без лечения в стационаре человек может погибнуть. Не получается. Куда дальше? В палату интенсивной терапии и реаниматологии.

А дальше нас никого нет. Поэтому мы должны знать все – и терапию, и хирургию, и кардиологию, и пульмонологию, и неврологию и так далее. Единственное, что у нас нет приоритета в постановке диагноза, так как преимущество отдается синдромной терапии. Если к нам в реанимацию люди попадают, то это значит, что они в этот момент на сто процентов без интенсивной терапии погибнут.

Интенсивная терапия – это комплекс мероприятий, который помогает вывести больного из критического состояния. Мы не выращиваем органы, мы помогаем организму выйти из этого состояния, прервать процесс умирания. Если это удается – это большое моральное удовлетворения для нас, для родственников, для больного.

– Пациенты, наверное, часто потом благодарят вас за спасение?

– Как правило, практически 99 процентов больных не помнят период своего пребывания в палате интенсивной терапии. До – помнят, после – нет. Пять дней с пациентом общаемся вполне адекватно, а потом, когда его родственники к нам приводят, ничего вспомнить об этом не может. Организм у нас устроен так – все плохое вычеркивается, по сути, это ретроградная амнезия.

– А необычные случаи в своей практике наблюдали?

– Вы про свет в конце тоннеля? Нет, такого не было. Мы, во-первых, таких специальных расспросов не проводим среди пациентов. Я считаю, это неэтично. Хотя, да, реанимации у нас много, они бывают разные, сложные. Бывало, что до двух часов откачивали людей, чтобы они потом возвращались к жизни. Представьте, два часа реанимировать человека весом в 80–90 килограммов. Работает бригада из четырех врачей, трех-четырех сестер-анестезистов, так как нужно совершить очень много манипуляций. Выходят все – одежду, вплоть до курток, можно просто отжимать – мокрая.

– Все медики могут работать по этой специальности? Или же нужны какие-то специфические черты характера?

– Работа у нас очень интенсивная, на врачах лежит огромная ответственность. При этом мы должны принять решение четко, быстро, обоснованно, потому что не дай бог, если дашь какой-то препарат неправильно. Грань та, что дальше уже все – или выживет больной, или нет. Мы очень быстро принимаем правильное решение. Тех, кто работает в анестезиологии и реаниматологии, можно сразу отличить по этому признаку.

– Это мужская профессия?

– Раньше в реанимации работали преимущественно мужчины – 80 процентов специалистов, среди женщин были только энтузиастки, которые шли за опытом. Сейчас ситуация изменилась – у нас работают в основном женщины, среди них единицы мужчин – 20 процентов.

– Специальность анестезиология считается престижной?

– Я читаю работы врачей из разных стран, слушаю их лекции. Там все немного по-другому, чем в России. Да, в США врачи – это самая престижная профессия, особенно хирурги и анестезиологи, интеллектуальная элита медицины. Немного проще в Европе. Германская школа анестезиологов очень сильна, но зарплата у них среди всех европейских стран не самая высокая. И там тоже существует дефицит кадров реаниматологов-анестезиологов. Поэтому они стремятся, получив образование в Германии, уехать работать в другие страны Европы, или в Канаду.

Чтобы стать реаниматологом-анестезиологом в Германии, после окончания института ты должен еще пять лет учиться, потом сдать экзамены, которые не все сдают, и только тогда становишься специалистом и обеспеченным человеком.

– А среди пациентов?

– Народ не знает, что это за специальность – анестезиология и реаниматология. Говорят: «Вы мне просто наркоз вколите в вену, я посплю немного – и все». Это так далеко от нашей профессии. Наркоз – это не физиологическое, а патологическое состояние, так как мы вводим в организм препараты, вызывающие искусственную медикаментозную кому. А как организм будет на нее отвечать, никто не знает. Каждый человек индивидуален, все мы разные, и организм у каждого человека имеет свои особенности.

Да, мы знаем определенные закономерности: у 99,9 процентов пациентов ответ на определенный препарат одинаковый, а у остальных он будет совершенно другой. Нам необходимо быстро разобраться и помочь. Нестандартные ситуации в анестезии и реаниматологии, которые могли бы привести к летальному исходу, случаются у нас два-три раза в неделю. Но мы их разрешаем во благо больного.

Интенсивная терапия – это еще интереснее, сложнее. Там необходимо знать кроме анестезиологии, интенсивную терапию, объем знаний на порядок выше. Сочетание препаратов, манипуляций, проведение различных процедур, таких как заместительная почечная терапия, искусственная вентиляция легких – все это сложные вещи, особенно у больных в критическом состоянии. А еще сложнее, когда даешь наркоз больному в критическом состоянии.

– Существуют ли побочные реакции у анестезии?

– При анестезии есть препараты, которые мы вводим в вену, есть препараты, которые нужно вдыхать, есть те, которые ставятся в позвоночник. И у каждого существует ряд осложнений. Нет «золотого» препарата ни для одного вида анестезии. Количество фатальных осложнений больше при введении внутривенно или ингаляционно. Проводниковая анестезия имеет меньше фатальных осложнений, но нефатальных (болевой синдром после введения, головная боль и прочие) больше. Есть операции, которым на сто процентов показана именно проводниковая анестезия, но если больной не согласен на нее, мы обязаны проводить другой наркоз. Осложнений не бывает только у того врача, который не практикует. Это не ошибка врача, это реакция организма, связанная с его особенностями.

– В медицине появляется много нового. Как реагируете на изменения?

– Недавно 323 приказ Федерального закона РФ изучали – как его правильно применять. Там много нового, связанного как с защитой пациента, так и с защитой врача. Не все понятно до конца даже нам. К сожалению, в приказе очень много говорится о врачебной тайне – если пациент не изволил сказать, что мы можем дать о нем информацию его родственникам, то мы вообще не имеем право говорить с ними. Мы же стараемся всегда на первое место ставить человеческие отношения – каждый день с 10 до 12 часов я обсуждаю с родственниками положение их близкого человека, который находится у нас в реанимации. По телефону, конечно, ничего не говорим.

– Что главное в процессе выздоровления?

– Очень большая ответственность лежит не только на нас, но и на самом пациенте. Если ты, извините, 20 лет пил алкоголь, в 30 лет попадаешь к врачу, а печень и селезенка уже не работают, я их восстановить не могу. Если ты курил сорок лет, я тоже не волшебник – новые легкие не пересажу. Если у тебя ожирение четвертой и пятой степени и все сосуды забиты, что я смогу сделать? Да, мы проведем все необходимые мероприятия, даже не только те, которые давно проводятся, но и которые только изобретены. Но ответственность самого человека за свое здоровье – главное.

Почему и живут хорошо японцы. Да, у них своеобразная медицина, но у них все направлено на профилактику и диспансеризацию – обязательные льготные медицинские осмотры, раннее выявление заболеваний и так далее. Там народ понимает, что дешевле быть здоровым и предупредить заболевания, чем потом лечить их за немалые деньги. У нас же, к сожалению, ответственности у пациента за свое здоровье нет. Всего лишь два-три поколения, но у них уже сформировалось потребительское отношение к медицине. Они приходят к врачу, как в парикмахерскую – получить услугу. Но мы не волшебники, тем более, что с годами все больше и больше больных.

– С чем это связано?

– Это закономерно, так как медицина стала лучше, пациенты стали выживать в тех ситуациях, в которых раньше умирали. У этих людей, которые раньше умирали, начали рождаться дети с такими же патологиями, с осложнениями... Мы, можно сказать, прекратили естественный отбор. Получается парадокс: мы лечим хорошо, а количество больных увеличивается.

– Как в последнее время изменились отношения врача и пациента? Создается впечатление, что конфликт между ними обостряется.

– В реанимации-то, конечно, конфликтов нет, с нами тяжело конфликтовать, когда больной без сознания, на искусственной вентиляции легких. Но иногда возникают конфликтные ситуации с родственниками, которые черпают много негативной информации из СМИ. Стараемся гасить негатив, объяснять. Хотя иногда бывает сложно объяснить человеку, далекому от медицины, суть проблемы.