Одна из создательниц тюменского беби-бокса приютила таджикскую девочку, у которой посадили отца

История маленькой Нисо — просто сюжет для «Санта-Барбары» или подобного сентиментального любовного сериала. Вот послушайте: несколько лет назад многодетная таджикская семья — муж, жена, четверо сыновей — приехали на Урал, в Пермь. Оформили регистрацию, устроились на работу: стройка, уборка... Так случилось, что муж Мансур (имена героев этой истории изменены) верность жене Зухре не хранил, закрутил роман с русской девушкой. Закончился роман беременностью. Ребенок от мигранта русской девушке был не нужен. Но оказался нужен отцу.

Видимо, он упросил будущую мать не прерывать беременность, оставить ребенка. Выйдя из больницы, она вручила Мансуру новорожденную дочку, а тот принес ребенка в семью, жене. И та приняла дочку любовницы своего мужа.

Вряд ли это было лишь проявлением покорности восточной женщины — скорее, просто человечность. Зухра заботилась о маленькой Нисо как могла, любила как свою. До этого у нее рождались мальчишки, а тут, наконец, появилась дочка.

А через два года Мансура посадили на 13 лет: попался на сбыте наркотиков. Зухра осталась единственной кормилицей в семье. Трое сыновей уже жили в Таджикистане с бабушкой и дедушкой. Она отсылала им заработанное. С ней в Перми оставался семилетний сын и двухлетняя Нисо — по закону совершенно чужой для нее ребенок.

Зухра пришла в городскую мечеть: «Помогите!». Оттуда позвонили в благотворительный фонд «Колыбель надежды», которым руководила Елена Котова (именно этот фонд при поддержке Елены Котовой и тюменки Гульнары Совковой четыре года назад установил в Тюмени первый и единственный беби-бокс).

Елена Котова известна в Тюмени как благотворитель, а в родной Перми — еще и как успешный предприниматель, у нее свое агентство недвижимости, был бизнес в сфере ЖКХ. Одна вырастила двоих сыновей: старшему — 20, младшему — 13, красавцы и спортсмены.

Внешне в общении Елена — человек сильный и совсем не сентиментальный. Милых банальностей на тему «чужих детей не бывает» от нее не услышишь. Зато о ней можно судить по поступкам. Она спасла Нисо от детдома, помогла Зухре оформить опеку на девочку, для этого сделала ей временную прописку в квартире своей мамы. А Нисо оформили российское гражданство, мама ведь у нее русская.

Но через три года Зухра стала нелегалом. Она нарушила условия работы, прописанной в ее рабочем патенте: работала в продуктовом магазине уборщицей, хотя по патенту не имела права работать в пищевой промышленности. Получила административный штраф, регистрацию не продлили — и опека забрала российскую гражданку Нисо из таджикской семьи, где она выросла.

— Я попала в больницу, помню, только отошла от наркоза после операции, мне принесли телефон, читаю первое сообщение от Зухры: «Нисо забрали в приют!» — рассказывает Елена Котова. — Через несколько дней я была в районной опеке. Там меня уже знали, готовы были пойти навстречу. Мать от нее отказалась окончательно, я, еще когда ездила к ней оформлять документы на гражданство, спросила: «Хочешь, фотографии дочери покажу?» А она: «Нет». Взять Нисо в семью — это было совершенно спонтанное решение. Раздумывать было некогда, обсудили с семьей, с сыновьями, получила их согласие. Я стала оформлять опеку. Пошла в школу приемных родителей.

Зухра, как говорит Елена, на связь выходить перестала. Возможно, ей пришлось покинуть страну как нелегальному мигранту. В итоге таджикская девочка в шесть лет осталась жить в семье Елены. Здесь были другие правила, другие традиции. Ее прежняя семья снимала комнату на несколько человек где-то в ветхом доме, спали на полу. Зухра с утра до ночи работала, за девочкой и другими детьми присматривали соседи-земляки. В новом доме у Нисо — своя, отдельная комната, свои игрушки.

— Вы знаете, это мы, взрослые, понимаем и ценим такие бытовые преимущества: большая квартира с современным ремонтом, своя комната, хорошая мебель. А она ребенок, она этого пока не может оценить, — говорит Елена. — Она привыкла к другой жизни, к другим людям. Всё-таки Зухра ее любила, заботилась о ней, девочка была привязана к ней. А здесь новые люди, новая жизнь: расписание, кружки, занятия. Поэтому и капризы, и слезы — всё было. И заявления: «Я не хочу с вами больше жить, у Зухры было лучше, и одежда была лучше, и готовила она лучше». Это нормально, я понимала, что идет процесс адаптации. Ну, не понимает еще ребенок, что туфли и платье у нее были на три размера больше. Я спокойно реагировала: «Давай мы сейчас ляжем спать, а утром ты решишь, останешься ты с нами или нет». Утром, подумав, успокоившись, она уже говорила, что хочет остаться с нами. Хотя никакой избалованности в бытовом плане у нее не было: одеться, умыться — всё делала сама. Всё порывается, старается помочь с уборкой по дому.

Нисо уже год живет в новой семье.

— Сейчас всё вроде бы наладилось, — рассказывает Елена. — Хорошо ладит с младшим сыном (старший живет отдельно, учится в Москве). С моим крестником, трехлетним племянником Захаркой они лучшие друзья. В школу отдавать мы ее в семь лет не стали. Педагогическая запущенность всё-таки была. Развитием, подготовкой к школе с ней никто не занимался. По-русски она говорила плохо. Решили, что еще год она будет ходить в садик. В сентябре пойдет в первый класс. В лицее, куда я ее записала, поначалу говорили: «У нас серьезные требования, может, вам другую школу подыскать?» Я отказалась: пойдем в эту школу, раз она закреплена по прописке. Подтянется, поможем. Сейчас занимается в музыкальной школе, я год назад предложила — она согласилась: «Да, хочу».

Нисо поет в хоре, играет на фортепиано.

— Водили на танцы, но, видимо, не ее — не понравилось. С осени запишем в легкую атлетику, у нее должно получиться. Она по характеру вообще боец. Но учиться пока не очень хочет. Мы ей объясняем, разговариваем. Сначала так строила планы на жизнь: вырасту — и замуж, потом чуть изменила: окончу школу — и замуж. Сейчас снова планы подкорректировала: школа, институт, потом замуж. Всё-таки это женское предназначение — мать, жена, хозяйка — в ней заложено на каком-то генетическом уровне.

Хотя сейчас уже и мечты о профессии появились: доктором захотела быть.

Родная мать Нисо лишена родительских прав, единственный родной по крови человек, который от нее не отказался, — отец.

— Отец звонит мне часто из колонии, начинает просить: «Я соскучился, можно мне с ней поговорить?» — рассказывает Елена. — Я ему: «Слушай, и что ты ей скажешь: «Здравствуй, дочка, я в тюрьме...»? Я ему отказываю, не нужно это пока. Хотя от Нисо я ничего не скрываю. Всё ей честно рассказала. Как нам советовал психолог, чтобы она лучше поняла и приняла всё, мы нарисовали на картинке всю эту ситуацию, всех людей, которые были вокруг нее: родную мать, отца, Зухру, мою семью.

— Наверняка найдутся те, кто упрекнет вас, мол, помогаете чужому, мигранту, наркоторговцу.

— Я с самого начала этой истории помогала прежде всего ребенку. И девочка, кстати, гражданка России.

— Но когда-нибудь отец освободится и попросит вернуть дочь. Судя по всему, он ее любит.

— По УДО Мансур может освободиться где-то лет через шесть, Нисо к тому времени должно исполниться лет 13. Когда он захочет ее забрать — отдам. А что я еще могу сделать? По документам он ее родной отец.

— И в 13 лет она снова окажется в другой семье, в другой среде, где вряд ей пригодится сольфеджио и хорошее лицейское образование. Не жаль вложенных сил?

— Да, я думаю об этом… А что я могу сделать? Лишить отца родительских прав, пользуясь какими-то своими связями, понимая, что он всего лишь мигрант… А как мне потом жить с этим? Я так не могу. Нисо я за эти годы дам всё, что могу: образование, воспитание. Как она распорядится этим — ее дело. Возможно, в 13 лет мы все спросим ее мнение, и она сама примет решение, с кем она хочет остаться.