Никита Бетехтин, театральный режиссер : «Тюмень стала городом для людей»

Известный в Тюмени молодой театральный режиссер Никита Бетехтин несколько лет назад поступил учиться в ГИТИС и переехал в столицу, оставив собственный театр «Буриме». Сейчас его имя регулярно появляется на афишах. За последнее время Бетехтин перенес на сцену «Грозу» Островского, «Пер Гюнт» Ибсена и «Prank» современного российского драматурга Алексеева. Сайту 72.ru Никита Бетехтин рассказал, с каким настроением и зачем он приезжает в Тюмень, как воспринимает город с точки зрения театрального искусства, каким видит будущее своей профессиональной сферы и кто же все-таки создает спектакль на самом деле.

– Ты основал «Буриме», сейчас он преобразовался в театр «Солнце Сибири». Следишь ли ты за судьбой своих бывших подопечных, интересуешься их успехами?

– На самом деле, театр «Буриме» – это проект, команда, которая просуществовала три года. Мы прошли определенный путь и в какой-то момент расстались. Сейчас у всех свои творческие проекты, семьи, дети, и я за них очень рад. Многие поступили в ГИТИС (Российский институт театрального искусства. – Прим.авт.), кто-то – в Екатеринбургский театральный институт, кто-то основал свои небольшие труппы в Тюмени. И сам «Буриме» трансформировался. Просто если уходит лидер, то вместе с ним уходит и театр. В какой-то момент флаг подхватили другие ребята и попробовали продолжить этот проект, но он долго не прожил – ведь существование «Буриме» невозможно без той команды, которая его создавала. И они правильно поступили, проведя ребрендинг в «Солнце Сибири».

– А за тем, что происходит в Тюмени, следишь?

– Слежу за творческой жизнью города в целом. Меня радует то, что сегодня здесь происходит. Это связано и с молодежным творчеством, и с профессиональным театральным творчеством и вообще с тем, что происходит с самим городом. Тюмень стала очень уютной, похожей на город для людей, а не для чиновников. Вот, например, сегодня на улице слякоть, но это из-за того, что горожане отказались от реагентов и соли. Они решили, что не хотят больше портить обувь, одежду и землю. И власти приняли это. Когда приезжаю сюда, то вижу, что в Тюмени невероятное количество молодежных проектов – такого я не встречал ни в одном городе России. И нигде не видел такого количества спортплощадок, театральных студий и такого количества людей с детьми. Чувствуется, что горожане стали добрее друг к другу. И это правда. Пока гулял по Тюмени, то не видел обозленных людей, в отличие от больших мегаполисов – Москвы, Санкт-Петербурга, центральной части России. Здесь, в Тюмени, сохранился какой-то домашний уютный дух, и для меня это позитивные тенденции.

– Твой нынешний визит связан с работой. Расскажи, чем ты будешь заниматься в Тюмени?

– Я приехал провести «Театральную школу». Это старый проект, который зародился еще во времена существования «Буриме». Мы придумали его для того, чтобы пополнить свои ряды. Но потом, в какой-то момент, эти занятия перестали быть театральным мастер-классом, поскольку я потерял цель рекрута, но ребята хотели продолжать занятия и встречи со мной. Раз появился запрос – я стараюсь выбрать время из своего сложного графика, чтобы приехать и встретиться. Сейчас этот проект больше сводится к обмену опытом. Я чаще всего рассказываю прописные истины, но это не лекция-семинар, а больше практикум, основанный на упражнениях театральной школы. Здесь стоит отметить, что русская театральная школа была основана на наблюдении за жизнью, и используя это, мы можем поговорить с людьми на их языке и определить ту или иную неправду в их повседневных действиях, вывести их в состояние «здесь и сейчас». Нужно увести человека из проблем прошлого и иллюзий будущего.

– Считаешь, что человек не живет своей жизнью, а принадлежит своему прошлому и грезам?

– Да, это актуальная проблема, поскольку мы живем сегодня виртуальной реальностью, аллюзией телевидения, аллюзией Youtube, аллюзией виртуальных эротических отношений, и, к сожалению, ощущение сегодняшней жизни пропадает. О сиюминутном существовании мы как раз и говорим в «Театральной школе». Просто ко мне в школу приходило по 40-50 человек, от кузнецов до менеджеров, от слесарей до бухгалтеров, и я не мог понять, что они ищут. Я начал задавать им вопросы, и мы пришли к тому, что им просто нужно прочувствовать момент «здесь и сейчас». На выявление этого состояния направлены и актерское мастерство, и современные психологические практики.

– Эта тема виртуальной реальности волнует тебя сегодня? Хочешь перенести это на театральную сцену?

– Для меня сегодня сам театр – это виртуальная реальность. Вернее, реальная воображаемая реальность. То, что мы придумали, тот мир, который сотворили, тот необычный способ существования, который создали, мы все это воплощаем в реальности, визуализируем, делаем зримым, живым и настоящим. Только на сцене. Мне важно создание собственного мира, некой своей реальности. Сейчас это реализуется в работе над пьесой Павла Пряжко «Черная коробка». В постановке мы как раз исследуем создание другой реальности. Премьера будет в июне.

– Сегодня театр становится зоной поисков, экспериментов. Каким ты видишь будущий российский театр? Что его ждет?

– Нужно понимать, что наш театр, скорее всего, далеко не уйдет от европейского. Мы только начинаем исследовать этот опыт, переводить книги европейских театроведов, режиссеров. Но так или иначе, движемся в собственном ритме. Сам театр движется в сторону разности. И когда он становится разным, экспериментальным, может быть маргинальным, разбивающимся на студии, находящимся в поиске. И эти тенденции желания новых форм, нового содержания будут сохраняться. В репертуарах все чаще появляются новые фамилии современных драматургов, умеющих говорить со мной и со зрителем на одном языке. Таким образом театр стремится к сближению, сотрудничеству, прямому общению со зрителем. Но все эти эксперименты направлены будто бы на принятие опыта европейских театров.

– Тюменский театр движется в том же направлении?

– Рано или поздно в этот поток попадут все театры. В какой бы город я ни приехал, везде есть потребность в том, чтобы современный театр разговаривал со мной на современном языке. Либо он попадет со мной в одну интонацию времени, и тогда я, настоящий, буду его слышать, либо он будет говорить с людьми из прошлого. Это вызвано течением времени, ускорением темпа жизни, и тюменский театр тоже в какой-то момент придет к этому пониманию.

До сих пор считается, что хороший спектакль – это когда я пришел в зал и либо очень громко смеялся, либо хорошо поплакал. Но ведь это не так. Неужели мы идем в картинную галерею, чтобы посмеяться или поплакать? Фильмы Федерико Феллини или Ингмара Бергмана заставляют нас чувствовать, но это не означает, что мы обязательно должны плакать или смеяться. Сегодняшний театр требует от зрителя внутренней работы, включения в актерскую и зрительскую работы. Этот театр происходит только тогда, когда все вместе работают в одном отрезке времени. И сегодня важно, что мы действительно можем говорить, что новые тенденции приходят в Тюмень, но я надеюсь что в какой-то момент здесь будет больше доверия к молодым художникам на профессиональной сцене. Сегодня режиссерский возраст молодого художника резко снизился, если раньше это означало 45 лет, то сегодня молодой режиссер – это 25-30 летний человек. И сейчас все театры России, в первую очередь, заинтересованы в том, чтобы к ним приехали молодые художники, а многие театры даже выстраивают свой репертуар только из работ молодых режиссеров. Это опасный путь, рискованный, но очень верный. В Тюмени тоже прослеживается такая тенденция – молодежные театры становятся популярнее, чем профессиональные. Почему? Во-первых, билеты значительно дешевле, во-вторых, там появляются спектакли, которые сделаны намного искреннее и, в-третьих, эти театры не боятся экспериментировать и осознают, что сам эксперимент закладывает в себя большую вероятность неудачи.

– В Тюмени прошли международные театральные фестивали «Живые лица» и «Театральная революция». Это признак каких-то позитивных сдвигов?

– Процессы, которые происходят сегодня в молодежном театральном движении Тюмени, очень важны. Возможно, это спровоцирует еще один приток в Москву ребят, которые увлечены театром. В Тюмени есть всё для того, чтобы увлечься театром, полюбить его и понять, что это действительно твоё. Скажем так, здесь жирной галочкой выделяется всё, что связано с активизацией театральной деятельности: это и молодежное движение, и студенческие театры, и правильная политика руководства, и свежий взгляд на искусство молодых людей. В общем, видно, что в Тюмени происходит что-то положительное. К чему это приведет – непонятно. То, что «Театральная революция» стала международным фестивалем и привлекла несколько коллективов из Европы, говорит, что Тюмень становится точкой внимания, концентрации. Сказать, что она является театральным городом (это наличие шести-восьми профессиональных театров, театр оперы и балета, публика, переполняющая залы) я не могу, но здесь сегодня резкий бум внимания ко всем сценическим искусствам. Возможно, такое разнообразие приведет к тому, что на театральной карте России появится еще один город. Пока же Тюмень не стала видимой или значимой на данной карте, и здесь, к сожалению, нужно смотреть правде в глаза.

– Насколько твоя режиссерская задумка меняется в процессе постановки?

– Мое видение спектакля меняется кардинально. Процесс его сотворения похож на создание человека, которое начинается со столкновения двух клеток – мужской и женской. И первая встреча режиссера с пьесой подобна столкновению этих клеток. Это два мира, которые встретились друг с другом и начинают развиваться под воздействием определенных факторов. И это – команда творческих личностей, работающих над постановкой. И здесь показывается главное режиссерское умение – повести эту постановку, этот организм, из одних условий жизни в другие и постепенно придать ему форму. Это сложный интуитивный и одновременно логический процесс, который требует и инженерных знаний, музыкальной партитуры, и умения поставить на ту самую лошадку.

Весь процесс создания спектакля напоминает адскую кухню, поскольку никто никогда не знает, что получится из этого котла, замешанного коллективом. Художник, композитор, актеры – каждый из них привносит свой мир и изменяет режиссерский замысел. Мы можем на первой репетиции говорить о нашем видении спектакля, рассказать его, я могу прийти и все рассказать – от мизансцены к мизансцене, от картинки к картинке, от сцены к сцене. Но ни один из спектаклей в этой первоначальной партитуре до финала не доживает. И здесь важно довести до финала живой спектакль, а не мертвый. Театр должен быть пластичным, поскольку каждый раз, когда зрители приходят в театр, они создают рандомную и абсолютно неповторимую ситуацию. Интересен тот спектакль, который может взаимодействовать с любыми залами. Мертвый спектакль, в свою очередь, не может попасть в сегодняшнюю интонацию со зрителем, настроить с ним диалог, побудить к полемике. Об этом хорошо сказал Константин Станиславский: «Я приемлю любое искусство кроме скучного». И, возможно, мертвый театр для меня – это область скучного искусства.