Скандалы в школах и закрытые от учеников 10-е классы: непростое интервью с главным по правам детей в Тюменской области

В 2024 году произошло множество разных скандалов, связанных с детьми. Одних бесцеремонно изымали из семьи, других избивали в школах. Еще родители массово жаловались на то, что их детей не принимают в 10-й класс. И это еще не все проблемы, с которыми столкнулись тюменские семьи в минувшем году. Мы поговорили с уполномоченным по правам ребенка в Тюменской области Андреем Степановым. Подробности — в нашем интервью.

— Прошедший год будто ознаменовался школьными скандалами… Например, детей стали бить в школах.

— Это явление социальное, негативное, некрасивое, но оно просто имеет место всегда. Причем я пока не вижу каких-то таких решений, чтобы вот навсегда исчезли такие явления, как травля или конфликты в школах. Детское сообщество само по себе конфликтное, потому что сталкиваются разные интересы, подростки ищут поддержку и соперничают, они растут. Я, как человек, долго проработавший в школе, эти вещи видел и наблюдал всегда. Задача педагогов попробовать отпрофилактировать такие ситуации, предотвратить, минимизировать, вмешаться, развести и попытаться примирить стороны. У детей, как правило, в коллективах есть свои социальные роли: «неудачника», «хулигана» и так далее. Но у этих детей просто не осталось шанса проявить себя с другой стороны, ведь из школ стала уходить культура проведения вечеров, походов, посиделок и так далее. То есть мероприятий, где тот же условный неудачник смог бы показать себя, свои таланты.

— Таких обращений стало больше?

— В прошлом году у нас были такие обращения, да. Но у меня есть в этом отношении тревога, зачастую родители пытаются подменить в таких ситуациях свою роль, входя в эту историю очень эмоционально. У ребенка произошла какая-то ссора или какое-то недоразумение в школе. Они сразу начинают не просто бить во все колокола, а обращаться во все инстанции, сразу давать очень категоричные оценки, не пытаясь, что ли, встать на место ребенка, не пытаясь понять причину произошедшего. Происходит просто удовлетворение собственных амбиций. Часто это просто попытки родителей оказать внимание, поддержку, любовь, заботу своему ребенку, потому что из семьи, к сожалению, вымываются традиционные формы общения, совместное чтение, совместный досуг.

И еще одна негативная, с моей точки зрения, черта такого вмешательства родителей в детские конфликты — это отсутствие приобретаемого опыта жизненного ребенком самим. А как решить этот конфликт? Можно ли предотвратить его? Это мое видение части конфликтов, с которыми мы работаем. Безусловно, есть истории, когда надо вмешиваться.

— А почему именно в школах стало так много детских драк?

— Микроконфликтов в школах, во дворах, на спортивных секциях, их огромное количество, но благодаря нашей информационной прозрачности и возможности каждому быть маленьким средством массовой информации, эти истории становятся достоянием общественности. Но я совершенно не призываю к тому, чтобы мы прощали агрессоров, а к тому, чтобы мы относились к этому взвешенно, с пониманием истинных интересов наших детей.

— Нет ощущения, что в одних и тех же школах возникают такие конфликтные вспышки?

— Есть. У нас школы теперь действительно очень большие. Есть не просто большие, а огромные. Я не скажу, что там педагогов меньше стало, но поскольку очень большой контингент ребят, а они все очень разные, то и их притирка происходит медленнее, чем в маленьких коллективах. Где чаще всего детские конфликты? В школах в новых районах или в районах, где идет активная коттеджная застройка. Например, взять ту же Луговскую школу, которая во всех новостях. Туда приходит много новых ребят, все с амбициями, ожиданиями и так далее.

— А что скажете про 63-ю школу, где было снято несколько страшных видео с избиением мальчиков?

— Понимаете, вот как раз к моей роли уполномоченного. У нас по закону нет права проводить расследование, я не могу оказывать давление на какую-то сторону. И мое кредо, кредо нашей службы: должны отработать профессионалы. Если это административная история, просим школу провести свое расследование, разобрать эту ситуацию на педсовете, на круглом столе с родителями и так далее. Главное, чтобы это было сделано в интересах ребенка. Ребенку же дальше учиться здесь. Он должен чувствовать себя комфортно. Если происшествие на уровне преступления, то, конечно, должны разобраться правоохранительные органы. Если это всё удовлетворяет родителей, участников конфликта, то всё нормально, мы двигаемся дальше. Если нет, то мы подсказываем, как родителям поступить дальше.

— И чем закончились эти драки, попавшие в СМИ?

— По некоторым уже давно приняты решения, родители с ними согласны. Но некоторые люди будто специально всё возвращают опять, вынося эти истории на всеобщее обозрение. Зачастую, когда начинаем погружаться в ситуации глубже, то понимаем, что там нет состава преступления. Поэтому нередко такие истории заканчиваются знаменитой статьей 5.35, которую в простонародье называют «за плохое воспитание».

— Многие из последних конфликтов, как писали в соцсетях, возникали на национальной почве. Вы не заметили, что драк с детьми мигрантов стало больше?

— Мне так кажется, что конфликтов именно с этой группой детей, не больше, чем других, просто эти ребята более заметны. Эти ссоры воспринимаются более эмоционально. При этом я совершенно не пытаюсь ни с кого никакой ответственности снимать. Просто замечу, что и эти ребята подвергаются определенным нападкам или насмешкам.

Школам нужно больше проводить неформальных мероприятий, объединять их. Вот какая разница мальчишкам-футболистам, кто какой национальности, если они несутся за мячом или защищают ворота?! Нужно больше работать с родителями. Ведь очень многие проблемы ребенка идут из семьи. Знаете, такие истории удивительно перекликаются с отношением к детям с особенностями здоровья. Дети воспринимают ребятишек очень гармонично, а родители зачастую не хотят их видеть рядом со своими детьми, получаются крайне неприятные ситуации. Так и с детьми приезжих семей.

— К нам в редакцию нередко поступают звонки с просьбой разобраться, почему в школах так много детей, которые не говорят по-русски. К вам не обращаются по этому поводу?

— Эти семьи, они же сюда не со зла приехали, понятно, что экономическая ситуация меняется. У нас сейчас много и студентов с других континентов, с другой ментальностью и цветом кожи. Наше общество находится в состоянии большой трансформации, мы привыкаем к этой глобализации. Но в школе всё концентрированно, потому что много-много детей, и всё всегда происходит очень эмоционально. Многие вещи легко объяснить национальными конфликтами, хотя на самом деле тут может и не быть никакого национального конфликта.

Что же касается вопроса детей, которые не говорят на русском языке в школах, я думаю, что Государственная дума в этом отношении уже ставит точку. Мы видим, как развивается законодательство. Это тоже довольно быстрая реакция на возникающие противоречия, ведь где-то эта ситуация более обострена, скажем, я знаю в Подмосковье очень много приезжих. Ну просто потребность в рабочей силе. И понятно, что люди приезжают со своими семьями, в том числе полагаясь на нашу мощную систему социальной защиты и социальной помощи, на нашу медицину, на нашу бесплатную систему образования. Люди пытаются воспользоваться этим.

— А что скажете про ситуации, когда учителя подвергаются травле?

— Школа, она сегодня, к сожалению, находится в такой, с моей точки зрения, уязвимой позиции. Социальный статус педагога сильно потрепали. И всеми институтами, на всех уровнях есть понимание того, что необходимо возрождать статус учителя, работая и с педагогами и, конечно, работая с родительским сообществом. Эти страшные истории унижения учителей, оскорблений и даже правонарушений в их адрес, они тоже сегодня есть. И это тоже, кстати, так или иначе проецируется из семьи. Дети сейчас хорошо воспринимают, что у них есть права, а понимания своих обязанностей нет.

— Если возвращаться к социальным ролям, то почти в каждой школе можно найти какого-нибудь хулигана, от которого буквально все страдают — и учителя, и дети. Частый вопрос в таких случаях такой: «Почему школы не отчисляют агрессоров»?

— В законе такое право у школы есть, но я не помню таких случаев. Отчислить ребенка можно с 15 лет, но по согласованию с органами местного самоуправления, с согласованием с родителями. Ну скажите, кто из родителей будет согласен с тем, что его ребенка отчисляют из школы? Понятно, что эта мера есть, но она такая неработающая, она больше такого устрашающего характера. Мы же сегодня говорим о более гуманном отношении к процессу воспитания ребенка. И наша задача такими педагогическими методами все-таки решать возникающие вопросы и задачи.

— А как?

— У нас есть социальные педагоги, есть психологическая служба в каждой школе, есть инспекторы подразделения по делам несовершеннолетних. Мы не просто за подростками ходим, больше работаем с их семьями. Зачастую выявляем, что очень многие проблемы ребенка идут именно из семьи. В моей практике был случай, когда у подростка было просто невыносимое поведение, он представлял опасность для других детей. Но, погружаясь в его историю, выяснилось, что дома папа его очень сильно бил. Дома ребенок был «забитым», тихим. А в школе выплескивал свои эмоции, злость.

— На тему конфликтности подростков можно долго и много говорить. Но давайте вернемся к проблемам в школах. Каждый год школьникам отказывают в зачислении в десятые классы. Как вы думаете, почему эта проблема актуальна на сегодня?

— Всё очень просто объясняется. У нас родители обязаны обеспечить получение ребенком среднего полного образования. У гражданина есть не только право учиться, но и обязанность получить как минимум среднее образование. А школа несет прямую ответственность за результаты образования. И сегодня они определяются по результатам ЕГЭ. Поэтому такие отказы — это скорее стремление школ к наилучшим результатам, к высоким рейтингам. Они набирают тех детей, которые наилучшим образом готовы и к обучению в 10−11 классах, и, соответственно, на лучшие результаты ЕГЭ. А чтобы отсеять лишних, пытаются найти какие-то правовые возможности.

— Разве у школ есть такие правовые возможности?

— Сегодняшний закон об образовании дает такие возможности: это либо профильные классы, либо это какие-то ограничения по количеству детей. Но тут смотрите: школа выпустила 5 9-х классов, а к сентябрю набрала 20 новых. В школе действительно мало места, поэтому по закону они и могут отказать в приеме ребенка. То есть только по причине отсутствия свободных мест школа может не зачислить в десятый класс.

— Но ведь это проблема школ, дети разве должны страдать от этого?

— За ребенком всё равно остается право учиться дальше. Поэтому департамент образования ищет варианты, а иногда и я подключаюсь. На сегодняшний день строительство школ несколько отстало от строительства жилья. Эта проблема сейчас на контроле правительства Тюменской области. Новый прокурор на это тоже обратил внимание. Недавно была коллегия по вопросам образования, там этот вопрос разбирался очень предметно. Были приняты решения о том, в каких микрорайонах необходимо достаточно оперативно построить новые образовательные учреждения.

Кроме того, была высказана идея изменить подход работы с застройщиками. Администрация сейчас предпринимает меры для того, чтобы сделать так, когда застраивается новый комплексный микрорайон, застройщик должен возвести еще школу, детский сад и поликлинику. А пока мы пытаемся компенсировать отсутствие школы в этих районах организацией подвоза детей. Нигде столько школьных автобусов, как в Тюмени, я не видел.

— Хорошо, но у девятиклассников есть еще одна проблема. Те, кто не хочет возвращаться в школу, не могут поступить в ссузы. Образовательные учреждения повышают баллы, мест не хватает, у некоторых детей успеваемость хромает (и не всегда по вине самого ребенка). По итогу подростки уезжают из Тюмени в деревни, чтобы получить профессию. Правильно ли это?

— В вашем вопросе есть ответ — неправильно. Раньше наши средние учебные заведения профессионального образования зачастую были «пуговыми» (ими запугивали. — Прим. ред.). Прямо так и говорили: не будешь учиться — пойдешь в «учуху». И действительно, проходил такой отсев: более успевающие дети поступали в институты, менее успевающие — в профессиональные училища. Но сейчас ситуация меняется.

Сегодня есть тренд. Даже продвинутые и очень успешные ребята не идут в университеты, а идут в систему профессионального обучения. Потому что это наиболее короткий и эффективный путь прихода в профессию, обретение экономической самостоятельности. Это осознанный выбор — пойти в техникум, в лицей, в колледж профессиональный для того, чтобы себя таким образом реализовать. При этом они не закрывают двери в высшее образование, но они хотят вот этот шаг сделать быстрее.

— С чем связан этот тренд?

— В какой-то момент в нашей стране престиж рабочих специальностей, собственно, с теми процессами, которые в промышленности были (умирание целых отраслей), резко упал. Предприятия стали исчезать, соответственно, и учебные заведения, которые готовили для них кадры стали невостребованными, куда они, в пустоту работать будут? Теперь, к счастью, пришли новые времена. Учреждения переориентировались и стали готовить востребованных специалистов. Ну и ребята скорее хотят прийти в профессию, себя реализовать. Это привело к тому, что действительно эти учреждения стали учреждениями успешных учеников, и конкурсы там резко возросли.

В некоторых учреждениях среднего профессионального образования конкурсы больше, чем в вузах. Это, конечно, привело к дифференциации и потере возможности у части ребят пойти учиться по желаемой профессии.

— Население растет, новые школы строятся, а куда потом идти учиться с такой конкуренцией?

— География средних специальных профессиональных учреждений, она очень обширна по территории области. Они есть в Тюмени, есть в наших крупных городах, они остались у нас и в населенных пунктах сельской местности. В Голышманово, в Нижней Тавде и других. Да, не все ребята туда хотят, но эти учреждения, во-первых, имеют весь комплекс социального обеспечения (есть места в общежитиях, организация питания для студентов и т. д.), есть вся инфраструктура.

Есть вопрос с выбором профиля обучения, чтобы у ребят появилась возможность учиться ближе к месту жительства. Наш департамент во главе с Вероникой Васильевной и замгубернатора Алексеем Райдером решают эти задачи. Сейчас с тем набором учреждений, которые у нас имеются, потребность в образовании удается закрывать.

— А как вы относитесь к недавнему предложению сократить срок обучения в школе? Инициатор идеи заявил, что для современных детей 11 классов — слишком много.

— Я считаю, что это немножко неправильный подход. Если говорить стратегически, то много знаний не бывает. Но важно содержание и наполнение этих знаний. С моей точки зрения, несмотря на то, что я школьный человек, я считаю, что содержание школьных программ нуждается в коррекции. И к таким выводам я пришел благодаря своей работе в должности уполномоченного. От незнания алгебры еще не погиб ни один ребенок, а вот от незнания элементарных основ психологии, конфликтологии, домашней безопасности и прав. Скольких бед можно было бы избежать с этим багажом.

И пусть меня сейчас ругают, но мы не воспитываем культуру полового поведения детей. Мы просто стыдливо закрываем глаза и начинаем навешивать ярлыки. Но уважаемые, природа всё равно возьмет свое, ребята взрослеют! И надо научить детей хотя бы элементарным навыкам гигиены. Надо об этом говорить, надо!

Мы видим преступления в половой сфере. Это происходит в том числе и потому, что мальчики и девочки совершенно не знают о культуре поведения в этой сфере. Необходимо к диалогу привлекать профессионалов, чтобы всё было деликатно, не нарушались традиции и семейные ценности.

— Давайте остановимся на школьных темах. Несколько лет назад вы поднимали вопрос о необходимости поставить точку в вопросах допуска детей в сады без пробы Манту. Удалось добиться каких-то результатов?

— Законодательно этот правовой конфликт в разных правовых актах трактуется по-разному. Эта проблема сохранилась, но, пройдя через определенные конфликты, мы научились работать с этими ситуациями. Хотя каждую осень от родителей еще поступают такие обращения. Звонят и просят: «У меня вот такая ситуация, надо заставить детский сад поступить так, как я хочу».

Сегодня в информационной сфере в интернете очень много материалов про прививочную кампанию, с огромным количеством аргументов, мнений и так далее. Это кого-то из людей вводит в заблуждение, а кто-то становится ярым прививочником, кто-то наоборот. Но решения на федеральном уровне для того, чтобы гармонизировать разные правовые акты, его не случилось. Поэтому мы вынуждены работать с родителями персонально. И нередко мы стараемся заранее профилактировать ситуации: предлагаем детсадам создавать отдельные группы для детей без прививок, какие-то еще условия. Хотя замечу, что наши европейские коллеги в этом отношении не церемонятся. Например, в Италии существуют штрафы для родителей, которые отказываются прививать детей.

В Скандинавии достаточно жестко и бесцеремонно вмешиваются в дела семьи, действуют социальные службы. И там нет никаких запретов на то, чтобы социальный работник мог бы схватить плачущего ребенка, то есть прямо телесный тактильный контакт. У наших же это категорически запрещено, из-за этого даже возникают сложности у судебных приставов.

— Но ведь были подобные истории у нас…

— Нет, не было.

— А как же последняя история с многодетной семьей, где женщина заявила, что у нее силовики буквально похитили детей?

— Существует разница между тем, как это описывается, и тем, как это было на самом деле. Когда я только пришел на эту службу, у меня было предложение, чтобы наши социальные работники всегда имели с собой видеокамеру. Вот как у работников ГАИ теперь. У них всё фиксируется, и поэтому очень сложно в ситуациях с ними манипулировать. Вот так же просто взять и обвинить в каком-то превышении полномочия. А потому что всё зафиксировано.

Возвращаясь к вашему примеру. Понимаете, есть очень тонкая грань между служебным долгом и тем, как он потом интерпретируется. Но если позвонил ребенок и с ужасом сообщил о том, что папа применяет насилие к маме, а мама в таком-то положении, вот что должны были делать наши коллеги из правоохранительных органов? Собирать совещания, формировать какие-то группы?

Конечно, прежде всего они поехали с тем, чтобы вот эта угроза жизни и здоровья детям и маме в положении, была купирована. А потом, на месте оценив ситуацию, уже дальше двигались. Но если бы это всё было зафиксировано, я думаю, что меньше было бы возможности иначе это оценивать. Недавно мы с этой мамой разговаривали, она звонила снова. Эту ситуацию надо исправлять, выводить на стабильный, безопасный уровень.

— Дети возвращены домой?

— Конечно, мы отработали со всеми нашими коллегами, со всеми партнерами, с родителями, комиссией по делам несовершеннолетних. Ситуация стабилизировалась и угроза в виде злоупотребления папой ушла. У нас нет повода оставлять детей в центре, поэтому дети вернулись домой, а дальше мы уже все бумаги, всё остальное будем делать.

— А какая дальнейшая работа будет проводиться?

— Папе нужно преодолеть это злоупотребление, для этого надо показать документы, что он обратился в медицинское учреждение, что там его сопровождают. Мы бы, конечно, хотели видеть более значимый вклад папы в благополучие семьи, чтобы он на работу вышел, чтобы он нашел достойную работу. Если нужно, мы готовы помочь ему в перепрофилировании. Мама очень активная, ответственная, старается. Но пока папа в поисках работы, основной источник благополучия этой семьи — детские пособия. Но это же неправильно, детские пособия вспомогательны. Это неправильно, это извращение самой идеи помощи семьям.

— Кстати, скандалы с дележкой детей — это тоже частая тема в нашем регионе. Приставы искали двух малышей-близнецов, потому что кто-то из родителей не хочет исполнять решение суда. Как вообще такие конфликты разрешаются? Возможно ли их предотвратить навсегда?

— Можно ли когда-нибудь навсегда прекратить конфликты между людьми? Мы надеемся на то, что будут поправки в законе. И эти поправки были анонсированы для нас, это называлось ответственность за злоупотребление правом, родительским правом, например. Но с моей точки зрения, не хватает внутренней культуры уважения друг к другу, понимания, что другого папы и мамы у детей не будет, что вдвоем детей воспитывать легче. Ребенку и папа, и мама нужны. Заменить, наверное, в каких-то случаях экстремальных можно, но всё равно ребенок будет жить с пониманием, что где-то есть другой.

В этом отношении нет еще и правовой культуры. Нет понимания, с одной стороны, приоритета прав ребенка, что это его право на папу и маму, на семью, на счастье, на содержание, на общение — это его право. И поскольку в конвенции о правах ребенка в третьей статье говорится о том, что право ребенка превалирует над правами взрослых, значит, оно сильнее и важнее. Но родители, когда возникает в семье конфликт, удовлетворяют только свои амбиции, а ребенок становится инструментом.

Бывает, папам не дают общаться с детьми. Или папа забрал их и не возвращает. Мамы, ну совершенно понятно, идут в полицию и говорят, детей украли. А для полицейских с точки зрения закона преступления нет. Папа и мама, несмотря на то, что они расстались или в состоянии развода, они законные представители ребенка. А по Семейному кодексу государство не имеет права вмешиваться. Полицейские говорят в таких ситуациях: «Ну вы определитесь там сами или дайте нам документ, что ребенок по решению суда проживает с вами, тогда это уже правонарушение».

— А сейчас разводов, по статистике, стало больше. Как вы думаете почему?

— Да, сейчас ситуация еще больше усугубилась. Мы, как я ранее говорил, не обучаем, не воспитываем детей в том ключе, что когда-то они сами создадут семью. Не проговариваем, какой она будет, какие последствия могут быть, какие сложности, обязанности, права. Как преодолевать трудности? А ведь семья — это большой труд. А человек идет в семью за удовольствием, за какими-то благами, за определенным комфортом. А потом рождается ребенок и начинает кричать. Какой тут комфорт?

О том, что мои права с рождением ребенка становятся меньше ровно настолько, насколько у ребенка прав появляется. Вот об этом мы не думаем. О том, что есть обязанность содержать семью, заботиться друг о друге, но иногда бывают завышенные ожидания.

Иногда молодожены не готовы к тому, чтобы самостоятельно, без помощи, без такой опеки со стороны родителей всё реализовать. Сегодня же более поздние браки, а человек уже к этим годам привык к определенному укладу жизни, а семья — это ограничение.

— Что касается детей, попадающих в соццентры. Их стало больше или меньше?

— В Тюменской области в 90-х было 26 детских домов. Сегодня у нас ни одного в классическом понимании, когда ребенка отдали при рождении и он до 18 лет там живет. У нас сейчас работают центры содействия по устройству ребенка в семью. Смысл в том, что ребенок может попасть туда при определенных обстоятельствах. Я даже знаю случаи, когда 14-летний мальчик после конфликта с мамой сам приходил в центр. Написал заявление, попросился и какое-то время пожил там, поработал с психологами. И как только причины конфликта с мамой были найдены и отпрофилактированы, ребенок вернулся домой.

Наша программа «Дети в семье» стратегическая. Главная задача — профилактика социального сиротства. Большинство таких детей имеют маму и папу, но сироты при собственных живых родителях. Так происходит, потому что папа лишен и злоупотребляет вместе с мамой. И вот наша задача — найти потенциал этой семьи. Родители с зависимостями проходят курс реабилитации, могут посещать детей. В некоторых случаях даже живут вместе. Это уникальный проект, он имеет определенные успехи. Но не всё, конечно, работает идеально.

— Это безопасно для детей — жить со злоупотребляющими родителями?

— Если родители на каком-то этапе не справились с такими зависимостями, нужно помогать семье. Сначала, конечно, ребенок находится в социальном центре. Но там есть семейная комната, где родители могут проводить время со своими детьми, даже если мама с папой имеют статус «ограничен в родительских правах». Дальше им предлагается пройти трехступенчатую программу реабилитации, то есть это медицинская помощь от алкогольной зависимости или других злоупотреблений. Потом они проходят социальную реабилитацию в нашем областном центре — там есть программа и для подростков, и для взрослых. Сейчас там готовится очень хороший корпус для взрослых, которые смогут там жить с детьми.

И вот здесь появляется главная фишка этого проекта. Дети могут жить вместе с родителями, которые проходят реабилитацию. И ребенок выступает мощным мотиватором изменения для родителей. И когда эта семья уже проходит вот этот курс реабилитации в государственном реабилитационном центре, у нее появляется возможность пройти еще один определенный курс и пожить в негосударственном нашем реабилитационном центре в Нижнетавдинском районе.

— Что из себя представляет этот центр?

— Большой центр, который называется «Соль Земли». Там люди живут подолгу, с ними живут детки. Раньше как было? Дети жили в социальном учреждении, например в доме малютки, а родители отдельно проходили реабилитацию. И что происходило дальше? При таких обстоятельствах семейные связи ослабевают, если не пропадают совсем. У пьющих родителей отнимали ребенка, и они продолжали пить. А тут среда меняется, родители видят своего ребенка и сами замотивированы бороться с зависимостями, чтобы вернуться к нормальной жизни. Человек попадает в другую среду, где он работает с психологами, социальными работниками, возможно, даже получает новую профессию, участвует в больших ярких мероприятиях и событиях, бывает на концертах, соревнованиях, выездах.

— А как долго в этом центре живут семьи?

— Там есть семья, мама с тремя детками, они уже три года живут. У них есть там работа, у них есть общение, у них есть специалисты, в том числе психологи. Детки учатся в школе, туда приходит школьный автобус. Но там есть условия. Никаких психоактивных веществ, включая даже табак. Просто никаких. И это добровольная история. В этом центре максимально добрая обстановка для проживания — это природа, это возможность чем-то заниматься, фруктовый сад посажен, животные есть, есть возможности пообщаться, есть даже роскошная сауна. Это находка нашего региона.

— И строят еще такой центр?

— Да, в областном государственном центре заканчивается строительство как раз дома, где реабилитанты тоже будут жить вместе с детками. Понимаете, чтобы ребенок не в доме малютки был, а вместе с папой и мамой. Это часть нашей региональной государственной программы по реабилитации людей, которые страдают такими зависимостями. Такого опыта нет ни у кого в стране.

— Есть уже какие-то результаты этой программы?

— Мы проводили промежуточные итоги, и, по-моему, по результатам последних лет 55 детей остались в кровных семьях. 55 ребятишек не стали социальными сиротами! Их родители получили вот эту поддержку, и детки смогли вернуться в семью.

— А вот семья Муравьевых, их удалось как-то реабилитировать после трагедии? Детей вернули в семью?

 — Младший ребенок сейчас в приемной семье, а средняя сестра в учреждении профтехобразования под контролем опеки. В целом у детей всё хорошо.

— Интересно, вот сейчас многие люди эмигрировали в другие страны, хотя и продолжают оставаться гражданами России. Как-то наши органы продолжают следить за ситуацией в таких случаях? Что там с детьми происходит? Ведь был недавно случай, когда тюменские приставы нашли ребенка в приюте в Германии. То есть там с мамой была какая-то проблема, и отец об этом вот так узнал.

— Это отдельная история, приставам вообще поклон во многих отношениях. Да, у нас бывают истории, особенно характерные для женщин, выходящих замуж за иностранцев, где-то в каких-то странах. У них рождаются дети. И вот возникает коллизия: а как быть в отношении этих детей. А гражданин какого государства ребенок? Распространяются ли на него законы страны, откуда, например, мама-россиянка.

Дальше вопрос еще очень осложнен тем, что не со всеми государствами у нас есть соответствующие протоколы, соответствующие соглашения. Есть разные конвенции, касающиеся разных аспектов вот этой проблемы детей, проживающих в других странах, поэтому когда-то удается на основании того, что у нас есть договоренности, есть наработки, решать такие вопросы. А когда-то это очень сложно, но это сегодня координирует центральный наш аппарат, Мария Алексеевна Львова-Белова, то есть уполномоченный при президенте. У них есть права на внешние контакты, непосредственную работу с Министерством иностранных дел и так далее. Они этим занимаются на постоянной основе.

— Есть какие-то примеры?

— Например, когда мы занимались вместе вопросом возвращения на родину детей, которые оказались в зоне конфликта на Ближнем Востоке — в Сирии, в Ираке, в неконтролируемых этих серых зонах. Здесь работа была четко структурирована.

— Как это происходило?

— Как правило, обращались сначала бабушки, дедушки, тети. Мы начинали восстанавливать всю картину: степень родства, подтверждение родства, прохождение определенных процедур в опеке, запросы туда, где находятся дети или родственники. Бывало, получали сигнал о том, что дети находятся одни в лагере. Наши коллеги из центрального аппарата уполномоченного при президенте периодически имели возможность выезжать туда. И даже в серой зоне быть по особой договоренности с сирийскими властями и вот с этими вооруженными формированиями, если это под их контролем находилась территория, отбирать биологический материал, собирать информацию о том, есть ли еще где-то детки.

Иногда папа отсутствовал, мама по какой-то причине тоже могла отсутствовать, дети жили либо с дальними родственниками, либо вообще одни. Ну под каким-то присмотром каких-то взрослых, там, знакомых и так далее. И если здесь, в России, находились родственники и они хлопотали, значит, мы вот эту работу организовывали. Надо же, чтобы ребенок возвращался к кому-то, а не просто государству. Поэтому мы с органами опеки отрабатывали вот этот момент.

Были истории, когда дети рождались там, папы нет, а бабушка переживает, надо детей вернуть. Тогда генетическая экспертиза проводилась только в центральной лаборатории, то есть не где-то, а только в Москве. Если всё совпадает, коллеги из центрального аппарата вылетают в Сирию, кого можно забирают, детей привозят. Сначала дети попадают в медицинский центр, проходят обследование, получают помощь от врачей. Потом бабушки, дедушки получают вызов и мчатся в Москву к деткам.

— В 2024 году эта помощь стала неактуальна? Не было слышно про возвращение таких детей.

— Сегодня всё труднее, потому что ситуация перевернулась. Но мне кажется, что всё равно с Ираком нормальное отношение и нормальная работа продолжается. В Сирии, я думаю, когда будет более твердая власть, тогда мы, собственно, продолжим процесс. Хотя мы не прекращаем работу. Если люди обращаются к нам, то мы эту работу всю проводим. В 2024 году, мне кажется, что в нашу большую Тюменскую область, в Ханты-Мансийский округ, один-два ребенка вернулись оттуда. А вот у нас не было. Обращений не поступало.

— Какие-то другие возникали ситуации, когда приходилось вмешиваться в зарубежные истории?

— Буквально сейчас мы работаем с женщиной, которая вернулась из Европы с двумя детками. У нее нет надежды, что семья сохранится с мужчиной-европейцем. Она привезла детей, чтобы они жили и воспитывались в России. У детей двойное гражданство, но у матери возникли трудности с социальным обеспечением. Поскольку она приняла решение жить здесь, то есть ей надо наладить жизнь, вернуться в профессию, устроить деток в детсад. Есть законодательные вопросы, которые необходимо решить.

Но всё непросто, потому что с этой страной, откуда вернулась женщина с детьми, у нас нет соглашения ни по алиментам, ни по чему. Поэтому помогать в устройстве детей, помогать во вхождении в профессию мы будем. А вот решать вопросы с отношениями супругов — уже прерогатива, собственно, юридических служб Министерства иностранных дел.

— Часто тюменки, ставшие женами иностранцев, к вам обращаются?

— Иногда возникают такие обращения. Была ситуация, когда женщина в таком же смешанном браке убежала от мужа. Когда у них начинали появляться разногласия, ей муж угрожал, говорил, что он отберет ребенка и не отдаст. Тогда женщина придумала целую операцию, как вернуться на родину, чтобы препятствий со стороны мужа не было. Она обратилась к нам, потому что боялась, что ее бывший супруг, как раз основываясь на том, что у ребенка есть гражданство той страны, отберет ребенка. И она еще была в таком эмоциональном состоянии, надо было ей помогать устроить ребенка в школу и вообще поддержать ее.

Поэтому, ну конечно, мы ничего иного сказать не могли, Россия своих граждан в беде не бросает, и мы для этого ребенка сделаем всё возможное. А папа пусть в соответствии с законом и без угроз налаживает общение с ребенком по нашим российским законам.

— А как обстоят дела у семей, которые взяли под опеку детей из Украины?

— У нас три такие семьи. Вообще, когда новые регионы вошли в наш состав, то Мария Львова-Белова обратилась к регионам принять деток, которые там уже были в статусе оставшихся без попечения. То есть у них уже были родители лишены родительских прав. Это не каких-то детей наловили — это всё глупая пропаганда. На самом деле это детки, которые остались без родителей, а родственникам они не нужны. Эти дети были в учреждениях, иногда в разных.

Когда правовой статус был урегулирован, в Тюменскую область приехало три семьи. Одна  — это семь детей, их приняла к себе на воспитание семья из Ярково. Удивительная семья, Анастасия и Сергей. У них есть свои дети и еще приемные из соседнего региона. То есть всего в семье 17 детей.

— А остальные где дети?

— Еще одна семья к нам приехала, которую никто не брал, потому что это пять глухонемых детей. Им нужна специализированная помощь, специализированное образовательное учреждение. И вот в Тюменской области нашлась семья, которая приняла их. Печаль в том, что до этого эти дети жили в разных учреждениях, и семья воссоединилась только тогда, когда приехала к нам.

И еще одна была семья — три ребенка. Их приняла семья в Тобольском районе. Они не просто к нам приехали, они находились в подмосковном центре, где после отъезда из Луганской республики проходили определенную реабилитацию. Там с ними работали психологи, они имели возможность выбрать семью. Сразу несколько семей были готовы принять их, они знакомились разными способами и выбирали, с кем будут жить. И вот приехали сюда.

— А если с этими детьми когда-то захотят общаться с их кровными родственниками?

— Вообще никаких проблем нет. Если люди находятся на территории украинского государства, никто им не мешает через определенную систему взаимоотношений выходить с такой просьбой. У нас же есть детки из районов боевых действий, которые оказывались у нас, но потом возвратились к родственникам на территорию Украины. И противоположные истории. Поэтому сегодня нет препятствий для того, чтобы родители этих деток либо восстановились в родительских правах, либо наладили какое-то общение с ними.