«Жизнь была прекрасна. Люди строили планы». Истории украинцев, которые не хотели покидать дом, но переехали в Тюменскую область

24 февраля Александр гулял по парку. Внезапно в небе начали летать истребители, он услышал стрельбу. Мужчина лег на землю и закрыл голову руками. Эти же самолеты кружили над головой Дмитрия, который пришел в огород, чтобы накрыть пленкой картошку. В это время Раиса Семеновна посмотрела в окно и увидела колонны танков. Через несколько часов она услышала звуки взрывов, а еще через четыре узнала, что на Каховскую ГЭС поместили российский флаг.

Так Александр, Дмитрий и Раиса Семеновна поняли, что будут жить на территории России. С тех пор в их буднях появились подвалы — в них они прятались во время бомбежек; по поселкам стали ходить военные; поход в магазины заменила очередь на получение гуманитарной помощи.

В этом материале — истории беженцев с Украины. Все они прожили в условиях СВО на Родине больше года. Но потом вынуждено переехали в Тюменскую область.

Вячеслав и Валентина сидят в коридоре соцзащиты Тобольска. Мужчина спокоен, его спутница — растеряна. У женщины темные круги под глазами, лицо выглядит уставшим. Две недели назад пара приехала в Россию из Новой Каховки. Сейчас они ждут приглашения в кабинет — будут получать сертификат на квартиру.

До встречи остается двадцать минут. Валентина вспоминает, как еще в прошлом месяце они с Вячеславом жили в Новой Каховке.

— До ***** было нормально. Всё спокойно. Когда всё началось, стали стрелять. Мы спустились в подвал. Вот — результаты, — она показывает на руку мужчины. — Это плеть, — добавляет Вячеслав и поднимает руку, она его не слушается, падает.

— Что случилось с рукой?

— Когда сидели в подвале, два или три раза по нашему дому досталось. Чуть подальше, в подвале побольше, двери вынесло. Там сидеть невыносимо, очень холодно. После этого начались проблемы со здоровьем, — отвечает на вопрос Валентина.

Вячеслав молчит. Добавить ничего не может, страдает потерей памяти.

Возле поста охраны стоит женщина и слушает наш диалог. Она несколько минут назад пришла в соцзащиту по делам. Она плотно прижимает ладони к лицу и беззвучно плачет. Валентина продолжает говорить.

— У нас однажды был хороший прилет в соседнюю квартиру. У меня 18-я, а в 17-ю прилетело. Как выглядел наш город после этого? Караул полный. С некоторых домов плиты посходили. Но ничего — живут.

— А вы почему сразу не уехали?

— Уезжать я не собиралась. Я всех соседей поддерживала. А что поделать? Там все дрожат. То, что бабахали над нами, — это еще небо и земля. Были еще прилеты, да. К примеру, однажды нас только застеклили. И тут же отстеклили.

— А в какой момент поняли, что надо ехать?

— Когда ГЭС рванула. Не могли эвакуироваться еще неделю, потому что утопленников отправляли (имеет в виду тех, чьи дома затопило. — Прим. ред.). Вообще-то тогда утонуло очень много. Представляете, пожилые люди, которые не могли выбраться, остались под водой. Они не смогли вынырнуть оттуда.

— С какими чувствами вы покидали свой дом?

— Боже, храни… — Вячеслав делает длинную паузу и добавляет. — Меня и мою семью.

До приема несколько минут, мы поднимаемся на второй этаж. Пара проходит в кабинет. Здесь расписываются в документах и получают сертификат на жилье. Они не спрашивают, как он будет действовать, что на него можно купить и что делать дальше. Мы молча спускаемся по лестнице.

— Вячеслав, а как сейчас? Настроение поднялось?

— Мне было очень тяжело переезжать из Новой Каховки. Люблю я Новую Каховку. Про нее песню надо пропеть. На всю мою жизнь мой любимый город.

В этот день Вячеслав и Валентина, в 70 лет, сами того не желая, начинают новую жизнь. Впереди у них покупка квартиры и переезд в Тюмень. А пока мы возвращаемся вместе в гостиницу для беженцев. Таких, как эта пара, там десятки человек.

Два этажа тобольской гостиницы «Заречье» заполнены людьми. В коридорах пахнет супом, гречкой и постиранным бельем. Атмосфера напоминает старое общежитие: вахтерша каждого называет по имени, а жильцы постоянно что-то обсуждают на крыльце.

Это место почти полгода служит убежищем для жителей Новой Каховки, Натальевки и Новой Маячки. Люди приехали в Тобольск, когда посчитали, что находиться на Родине невозможно — слишком опасно. Тут они живут в гостиничных номерах и пытаются построить новое будущее в новом городе и стране.

Раиса Руснак приехала в феврале 2023-го. В «Заречье» ее негласно называют управляющей, потому что помогает всем с заселением, утешает и поддерживает. Раиса одна из первых, кто заселился сюда. О жизни в России она говорит с радостью — здесь она смогла комфортно обустроиться. Когда речь идет о сестре, погибшей в Донецкой области, пропавшем внуке и родном доме, — начинает плакать.

С женщиной мы разговариваем в комнате. На столике возле окна — еда, повсюду сумки с одеждой, детские игрушки и обувь. На сегодняшний день — всё, что есть у Раисы и ее близких. В этом номере живут дети, внуки и правнуки. Весной в Тобольск переехала вся семья.

В Новой Маячке 7,5 тысячи человек населения. У нас был детский санаторий, три садика, поселковый совет, магазины, больницы, почта. Сейчас уже нет — всё разбомбили.

Я 25 лет на пенсии. До этого работала в хирургии, спасала людей. Жили хорошо. Изменилось всё после Януковича: поднялись цены. Люди в нашем поселке живут за счет того, что у них есть в огороде. В моем доме были виноградник, много деревьев. У нас всё было.

Мы жили на центральной улице. 24 февраля, когда я взглянула в окно, шли украинские танки. У нас рядом полигон. Тогда я подумала, что это учения. Потом пошли российские танки с флагами. В 4 часа утра послышался шум. В 8 часов утра на каховской ГЭС уже висел российский флаг.

Еще до начала этого, 22 февраля, не могла дозвониться до внука Виталика. Он трубку не брал. Сейчас с ним нет связи. Выяснилось, что они с женой ехали в Киев. Их машину остановили, а его забрали. Мы предполагаем, что воюет на стороне ВСУ.

Когда началась *****, первое время стояли посты с военными. А вот недели через две началась сильная бомбежка. И ночью, и днем бомбили.

К примеру, летит ракета, и думаешь: «Хоть бы не попала в наш дом». Однажды снаряд попал в санаторий. Там были молодые парни, с которыми мы общались. Один перед этим звонил маме и говорил: «Мама, я скоро приеду». А вечером их нема всех.

Когда ехали машины скорой помощи мимо нашего дома, мы знали, что везут груз 200. Едут ребята на поле боя и машут нам. Мы их перекрещиваем: «Удачи вам, ребята». Мне жалко и тех и тех, они не виноваты ни в чем. При чем здесь они?

Мы получили российский паспорт после референдума. Сделали это по своему искреннему желанию. Но делать это не все хотели. Но когда сказали, что, если украинские паспорта будут, — никто денег не получит, все побежали.

Внутри нашего поселка начались разделения. Кто-то совсем паспорт получать не захотел. Вот мой сосед, например. Как только начинают бомбить, он выходит в народ и кричит то, что нельзя кричать. Я сказала: «Ты это делаешь, а потом мы попадаем под это. А у нас же маленькие дети». В конце концов его вывезли из поселка.

Я всегда получала пенсию 2500 гривен, потом ее подняли до 3300. Потом пенсию забрали на вооружение ВСУ. Сказали: «Ваша карточка заблокирована, вы сепаратистка». А почему я предатель? Я родилась в СССР. Моя мама с Серпухова, папа с Курска.

Садики закрылись, санаторий разбомбили, всё было разбито. Мы переехали, когда сильно начали бомбить и когда перестал разговаривать Илюша. Он кричал, затыкал уши. Еще отношение соседей. Они говорили: «Вы все предатели». Ну как такое можно пережить? Я решила забрать свою семью и эвакуироваться.

Мы взяли с собой переодеться и покушать. Подъехали автобусы, мы эвакуировались. Был такой момент. Мы только проехали с внучками ГЭС, и тут летит снаряд. Мы успели вовремя отъехать от этого места. Если бы вовремя не проехали, то нас бы уже не было.

В тот день выезжали две семьи с пятью детьми. Мы все молились. Это был самый страшный день, я его никогда не забуду. Дети сильно кричали. Мы ехали четверо суток. Нас очень хорошо встретили в Тобольске. Нам выдали помощь, вещи. Сразу дали питание, детям молоко.

Никогда не думала, что потеряю свой дом. Там у меня похоронен муж, сын, дочка. Там всё мое родное. Это для меня очень тяжело. И я не смогу никогда их приехать навестить.

Вот это *****, зачем она? У меня погибла сестра в Донецкой области. Ее нет, я потеряла ее. Снаряд попал в нефтебазу. А они там рядом. А она из дома никак не хотела уезжать, потому что там ее муж похоронен.

Сейчас я рада, что вывезла всех. Мои дети в безопасности. У них есть работа, они получили шикарные квартиры. Но сейчас жизнь потихоньку налаживается.

Вероника Московиченко приехала в Тобольск в марте. С собой у нее была одна сумка с вещами, на ногах — резиновые тапочки. Сейчас жизнь начинает налаживаться — она получила трехкомнатную квартиру. Вероника показывает на телефоне видео нового жилья и улыбается. В Новую Маячку женщина возвращаться не хочет — уже незачем.

В Новой Маячке я некоторое время работала барменом-официантом, подрабатывала помощником на кухне. Потом начала торговать на рынке продуктами с огорода. Так и жили я, мама, дети и внуки.

Когда началась *****, мы были дома. Мне кума позвонила в половине пятого утра. Позвонила и сказала: «Началась *****». А я говорю: «Тебе что, приснилось?» И всё, мы с того времени не спали.

Сначала не понимали, что происходит. В 8 часов уже нам объявили, что мы вошли в состав РФ. Сначала обрадовалась. Подумала, что жизнь будет лучше. А потом, когда войска и техника начали прибывать к нам, стало страшно.

Был случай. Однажды Боженька на меня рубашку жизни надел. Вот только я получила российский паспорт, прочитала присягу. И в то здание — два прилета. Нас быстро солдаты эвакуировали.

В первую очередь отправила маму с детьми в Россию. А я не могла уехать. В Маячке оставались моя сестра, дочка с внуками. Я не могла их оставить, потому что они меня не слышали. Они не хотели переезжать. До дочки ходила и просила, чтобы она хотя бы ради детей уехала. Но она не соглашалась из-за мужа.

— Он же ярый украинец, — добавляет Раиса Семеновна.

Я сидела и ждала, пока дочка меня услышит. И она услышала. В какой-то момент поняла, что она с детьми мужу не нужна. Это было часов в 7 утра. Я увидела, что Саша идет по улице с Илюшей и плачет.

Тогда я позвонила маме и сказала: «Саша у меня с детьми. Мы будем уезжать». Мама с братом сразу поехали за нами. Так на поезде мы поехали с Джанкоя до Тюмени. Потом нас перевезли в Тобольск.

Скучаю по дому, там остались собаки. Вернуться не хочется. А смысл? Когда забирала родных, увидела, что в Маячке руин больше стало. Тут разбито, там разбито. Пока ничего не восстанавливается. У нашего дома крыша побита. А так ничего — стоит еще.

Мой самый первый план сейчас — вылечить внука. Чтобы он пошел в школу со всеми, заговорил. Маленького надо в садик определять. Работа есть, много вакансий. Предлагали в гостиницу пойти работать, и на ж/д вокзал. На данный момент нужно решить вопросы с квартирой.

Александра Чусаченко до последнего уезжать не хотела. Решение приняла в марте этого года. Ее муж переезд в Россию считает предательством. Когда на этом фоне у них начали возникать конфликты, а старший сын Артем перестал говорить из-за стресса, она решила — эвакуироваться необходимо.

В Новой Маячке я сначала работала на поле, где-то у людей в огороде подрабатывала. Потом познакомилась с мужчиной, родила Артема. Начали жить вместе. У нас ничего не получилось — мы разошлись.

Через некоторое время стала встречаться с другим мужчиной. Он сделал мне предложение. У нас был общий бизнес — торговали вещами, продуктами, косметикой на рынке. Я забеременела Ильей. Мы мечтали о многом. Хотели переехать от родителей, обустроить свой дом, сделать ремонт, закупить мебель. Уже разговоры были, какую кухню поставим, какая будет мебель.

После начала ***** начались проблемы. Было такое разногласие. Я сказала, что Артема надо лечить и я должна его везти в Россию. Предложила, что потом я вернусь к нему, только напишу доверенность на бабушку. Он сказал: «Если ты туда поедешь — можешь не возвращаться. Потому что я за Украину, а ты за Россию». Такого разговора у нас раньше не было. Было такое, что муж хотел пойти воевать. Но родители захотели, чтобы он остался. Тем не менее паспорт российский он получил. Потому что с ним на ***** его могут забрать только через год.

Попросила написать заявление, чтобы мы с детьми смогли получить сертификат на квартиру в России. Это можно сделать только с согласия отца. Он ответил, что писать ничего не будет. Как можно назвать этого человека?

Когда мы приняли решение уезжать из Маячки, приехал муж. Привез печенье, бананы, соки детям. Но было видно, что ему всё равно. Иногда скучаю по нему. Эти все воспоминания, как нам было хорошо вместе.

18 апреля мы уже были в гостинице в Тобольске. Сейчас хочется переехать в квартиру. А лучше — в дом. Потому что мои дети привыкли жить в доме. Артем здесь такой нервный, потому что постоянно в комнате. А ему эти площадки трошки (немного. — Прим. ред.) уже надоедают.

В Маячке у нас никого не осталось. С некоторыми подругами не общаемся. К примеру, одна узнала о моем переезде и написала: «Ты — предательница. Бросила дом и уехала». На этом наше общение закончилось. Потому что я никого не предавала. Я просто хочу, чтоб мои дети были в безопасности. Моя мечта сейчас, чтобы Артем заговорил. Чтобы, как все нормальные дети, пошел в школу.

Александр Кочубей эвакуировался с сыном в марте. Уже в июне его дом оказался затопленным по крышу из-за аварии на ГЭС. Александр рад, что вовремя успел уехать, он уже получил квартиру в Ростове-на -Дону. Говорит, там ближе к дому и теплее.

Жил в Цюрупинске. Сейчас его переименовали в Алешки. Жил в частном доме с мамой, папой и сыном. В последнее время я работал в Херсоне на стройке. До этого в Киеве, Москве, в Петербурге.

Когда началась *****, я был в парке. Начали летать истребители. Я в 4 километрах живу от Днепра — там уже начали обстрелы. Мы надеялись, что ***** не начнется. Никто не верил. Что было дальше? Упали на землю. Я почувствовал страх за ребенка, за маму.

Приходилось с мамой и ребенком сидеть в подвалах. С собой всегда брал ломик и лопату. Если завалит, чтобы откопаться. Отец был парализованный, в доме лежал. Спали в одежде, документы находились рядом. В постоянном страхе. Выходишь утром во двор — собираешь осколки от окон, которые валялись повсюду.

Все магазины не работали, всё не работало. Гуманитарку от России привозили. Кто-то из местных отказывался ее брать. Пенсию получали от России, а продукты не брали.

Я получил российское гражданство, как только ***** началась. Сказали, что пять лет нас трогать не будут (имеет в виду, не заберут на СВО. — Прим. ред.). А наших ребят, даже 50–70 лет, призывали. Домой заезжают, калитку открывают и забирают. Никаких повесток.

Переехали спонтанно. Настолько было страшно, что всё. Эвакуировать нас приезжало МЧС. За нашими автобусами ехали на «тиграх» (военные бронированные автомобили). Сначала доехали до Тюмени. На вокзале нас встретили, покормили.

Мой сын Максим в Тобольске окончил 9 классов, получил аттестат. Ему уже 17 лет. Получилось, что он в таком возрасте окончил, потому что документы из школы об окончании 9-го класса все сгорели. Сейчас уже поступил в мореходку.

В гостинице познакомился с Вероникой. Удивительно, что мы встретились в Сибири. Мы переедем вместе в Ростов. Хочется поближе к теплу, к себе. Конечно, тянет домой. Хочется пройтись по городу, поздороваться с тем-то, с тем. Посмотреть, как там. Ну а с другой стороны — что там смотреть?

В доме оставались наши собаки. Попросили соседей за ними присмотреть. А что соседи? Два дома рядом разбомбили, они поуезжали.

С коллегами по работе, которые остались дома, я не общаюсь. Переехал, все связи оборвал. Я говорю им: «Ну сидите ждите там. Я вот 40 лет ждал, экономил, недожирал. А вы до сих пор ждите».

Когда Анна Корчевная говорит о Новой Маячке, у нее появляются мурашки. Без слез она не может вспоминать о прошлом. На Родине ее жизнь только начинала налаживаться: они с мужем неплохо зарабатывали, мечтали купить свой дом. С чего начинать в Тобольске, Анна пока не представляет.

На Украине у нас всё складывалось хорошо. Работы как таковой не было, мы торговали на рынке. Я мечтала, что мы с мужем поедем в Польшу. Хотели там заработать и купить свой дом.

День, когда началась *****, я никогда не забуду. Тогда было 5 часов утра. И мы как раз живем близко к полям, к дороге. Там начали ездить танки, везде были слышны разрывы. Это катастрофа. Я так перепугалась за ребенка.

У нас соседи недалеко живут. И раз в два-три года дом загорается. Так было два раза. Мама подумала, что у них опять дом горит, шифер стреляет. 24 февраля она пошла на работу. Я говорю ей: «Мама, куда ты идешь? ***** началась!»

А 23 февраля мы только картошку посадили. Муж пошел в огород, пленкой ее накрывать. Говорю ему: «Дима, зачем?! Истребители над головой летают!» И еще была такая ситуация. Мы гуляли, и просто над головой у нас ракета разрывается. Просто это словами не передать тем, кто там не был.

Когда **** началась, у нас продуктов особенно не было. На семью давали килограмм гречки, сахар, муку, банку консервов и сгущенку. Потом помощь отказались привозить, потому что некоторые люди брали продукты, а потом выходили на рынок и продавали их. У моей мамы даже не было масла, его продавали за 200 рублей. И денег не было, чтобы его купить.

Мне вообще позвонила Саша и позвала нас сюда. За нами приехала тетя Вероника. Сначала просидели в Каховке сутки. Но не уехали — бомбанули ГЭС. Сказали, что эвакуируют тех, кого затопило. Вторую эвакуацию тоже отменили — начались обстрелы. Тогда погибла беременная женщина. Хорошо, что мы тогда не поехали.

На третий раз мы решили уехать за свой счет. Потратили на всё около 60 тысяч. Мы не смогли дождаться следующей эвакуации. Прощаться с домом было тяжело. Особенно оставлять маму, у меня, кроме нее, никого нет. С нами поехать она сначала не захотела.

Когда по дороге мы останавливались, моя дочка видела военных, она говорила мне: «Мама, дядя сейчас стрелять будет». Ребенку три года.

Я боялась ехать в Россию. Не знала, как будут люди реагировать на украинцев. Некоторые и правда ненавидят. Бывает, злятся, потому что нам дают сертификаты. А что нам делать? Сейчас наши дома там поразбивают. А люди в России: «Ой, мы вам завидуем». Хочется сказать: «Поедьте и поживите, чтобы узнать, что это такое».

Поначалу было тяжело привыкнуть к жизни здесь. Скучала сильно за домом. У меня и паника была, и плакала я. Больше всего тоскую по маме — ее не хватает. Когда ***** кончится, хотелось бы вернуться. У нас там уютно и хорошо. У нас там и природа, и озеро.

Я здесь выхожу на площадку с Полиной. Смотрю — дети ломают всё, как дикари. Не ценят, что им дают. К примеру, пошли на День города в Тобольске. У нас как-то ярко всё, весело, аттракционы, качели. А у вас как-то более поплакать.

Мечтаю сейчас сдать на права, дочка чтобы получила хорошее образование. Вот уже купили здесь квартиру — она хорошая, большая. Муж устроится на стройку.

А еще мне, знаете, кого жалко? Не важно, Украина это или Россия. Мне жалко этих молодых пацанов, которые гибнут. Мне кажется, что эти мальчики не хотят этого. Я никогда не думала, что я застану *****.

Жизнь была прекрасна. Там люди строили планы. А теперь ничего больше нет.

Семья Кравченко оставила в Натальевке всё — вещи, животных, дом. Наталья и Валерий решили, что эвакуироваться необходимо, потому что оставаться опасно. Пара говорит, им обещали — в России получат квартиру. Но вышло так, что беженцам из Натальевки жилье и подъемные не положены. У семьи не осталось никаких сбережений. Даже на то, чтобы доехать до Тюмени и сделать банковскую карту, на которую должны перечислять детские пособия.

Мы приехали из Украины, с Херсонской области. Село называется Натальевка. У нас в основном были зерновые предприятия. Мы работали на полях с мужем. И дети ходили работать. До ***** хорошо было.

22 февраля танки шли колоннами через наш дом. Три танка разбомбили. Там и головы валялись, и ноги, и руки. Неделю лежали танкисты — вороны их клевали. А сейчас мы здесь, а соседке прилетела ракета во двор. Хорошо, что она не разорвалась.

После начала ***** мы голодовали. Я куска хлеба дома не видала. До последнего никуда не хотела ехать. Солдаты российские сказали: «Тiкайте (уезжайте. — Прим. ред.), пока не поздно».

Мы уехали в Старую Каховку, где нас эвакуировали. Взяли с собой документы и вещи, чтобы переодеться. Больше ничего. Дома было всё жалко оставлять. Особенно животных: коров, куриц, баранов. Я там родилась и никогда в жизни из этого села никуда не уезжала. Больно и очень тяжело его покидать.

Нам сразу сказали: эвакуируем в Тюмень. Уверяли, что сертификат тут получим. Думали, что если сюда попадем, то 100 тысяч дадут, квартиру дадут. А в результате — ничего не дали. Причина — наша село не входит в территорию, которая относится к району боевых действий. И что нам делать? Как нам быть? Даже детские не можем оформить. Потому что денег нема, чтобы съездить в Тюмень.

Здесь мы сделали российские паспорта. Когда ***** кончится, что мы будем делать? Я устроилась на работу уборщицей, проработала 4 дня. Отношение отвратительное. Зарплату положенную не платили. Тяжело жить в городе. Наши дни проходят так: посидим на улице, а потом снова в комнату телевизор смотреть.

Иногда отношение к нам плохое. Потому что мы украинцы, а они россияне. Они не любят украинцев. Так в глаза и говорят: «Что вы сюда, бандеры, понаезжали?» Обидно, конечно. Но молчишь, глаза на это закрываем. Это говорят работодатели, к примеру. В такие моменты душа разрывается. И сердце очень болит.

Мечтаем, чтобы хоть какой-то свой уголочек появился. Чтобы не тут сидеть.

Артем сидит на диване и закрывает уши руками. Когда ему что-то не нравится, он протяжно мычит и подходит к взрослым. Они понимают — Артем чем-то недоволен. По-другому выражать чувства ребенок пока не может. Его мама говорит, что сын перестал разговаривать, когда начал слышать взрывы. До СВО он шел на поправку.

Далее — рассказ мамы Артема, Александры Чусаченко.

Тема перестал разговаривать в 2 года. Отклонений у него не было. Мы стали его лечить, он более-менее начал разговаривать. Даже отправили в садик, там с детками общался.

Как только началась ***** — всё. Только прилеты начинаются, Тема слышит и замыкается. Особенно когда прилетало в наш огород. Он весь грохот слышал и пугался.

Когда мы уходили на рынок торговать, моя свекровь часто закрывала его одного в комнате. И за окном постоянно гэпали, гэпали (имеет в виду — бомбили. — Прим. ред.). А я с 5 часов утра до 2 часов дня на работе была. Из-за того, что сын оставался один, ситуация усугубилась. Знакомые мои говорили, что видели, как Артем машинку катал на подоконнике, в окно стучал и маму звал.

Мы обращались в социальную помощь. Хотим, чтобы лечение назначили. В соцслужбе сказали: «Мы вам обязательно поможем». В итоге мы сами всё. Я в этой больнице уже частый клиент. Невролога здесь нет. В Тюмень повезли, там сказали, что нужно 150 тысяч. А где я такие деньги возьму? Я уже не знаю, как сыну помочь.