Алексей Шляков, преподаватель философии, лидер рок-группы «НЕва»: «Искусство не должно выполнять познавательную функцию»

Музыкант от философии и философ от музыки, преподаватель ТюмГНГУ Алексей Шляков – личность эпатажная. Он читает студентам лекции и занимается с ними внеучебной работой, а в свободное время вместе со своей рок-группой «НЕва» выступает в основном за пределами Тюмени, лишь изредка уделяя внимание местной публике. О том, кто же он – профессиональный философ или профессиональный музыкант, – Алексей рассказал в интервью корреспонденту 72.ru:

– Профессионализмом считают качественное исполнение работы, полное владение информацией, а профессионал – это всего лишь тот, кто за свою работу получает деньги. Поэтому если вы кормитесь от этого дела, то независимо от образования вы являетесь профессионалом. В конечном счете мы же сталкиваемся с великими дилетантами, такими как Бородин – профессиональный химик, прославившийся как музыкант, Булгаков и Чехов – профессиональные врачи, Грибоедов – профессиональный дипломат. Конечно, мне тоже противно как профессиональному философу, что каждый дилетант норовит после рюмки водки думать о смысле бытия, но в области музыки, мне кажется, особого разделения не существует, если это не воинствующий дилетантизм.

– По этому критерию вы можете себя назвать профессиональным музыкантом?

– Отчасти. Мне за это иногда платят, но я считаю, что музыка должна быть самодеятельной. Только в этом случае она получит статус живого саморазвивающегося организма, которому есть чем питаться – любовью, ненавистью, симпатией, антипатией. Когда же это является сферой зарабатывания денег, здесь приходится идти на определенные сделки, в чем-то себя ущемлять, удерживать. И в этом контексте мне бы хотелось думать, что я дилетант, а не профессионал, потому что занимаюсь этим делом не от голода, а от любви. Иногда чихаешь на все это, думаешь: «Да пропади пропадом эти дороги, эти пьяные музыканты...» Но все равно акт творчества происходит, ночью просыпаешься, берешь листочек и начинаешь писать.

– В ваших стихах порой можно встретить некие былинные элементы. Как вы считаете, в современной поэзии как нужно говорить, чтобы тебя не только услышали, но и поняли?

– Я очень долгое время настойчиво проповедовал, что поэзия не должна нести никакого смысла, никакой информационной нагрузки. На мой взгляд, поэзия – это передача эмоционального переживания, которое зачастую может быть не связано со смыслом. Через эмоциональность отражаешь внутри себя нечто, сопричастное автору. Я не пытаюсь передавать никакой информации. Есть определенное чувство, определенное духовное переживание, которое меня тревожит и которое я бы хотел зарисовать. И коль скоро рисовать я не умею, то манипулирую словами, которые также могут быть и красивы, и безобразны. Иногда волей-неволей они складываются в какой-то смысл.

– То есть, основной целью можно назвать именно акт передачи своего настроения читателю или слушателю?

– Ну это... своеобразное семяизвержение, то есть здесь получается «чувствоизвержение». Как незрелый юноша пытается получить телесное удовольствие от избытка сексуальной энергии, так и в творчестве от избытка переживаний необходим выплеск какой бы то ни было. Зигмунд Фрейд сводил все творчество к акту сублимации сексуальной энергии, может быть, он и прав. Но после превращения эта энергия уже носит некий нетелесный характер. Поучать, наставлять – не имеет смысла. Я считаю, что искусство не должно выполнять познавательную функцию.

– Никакое искусство?

– По крайней мере музыка, поэзия, живопись. Мы ведь не смотрим на одежду, качество эпохи, образ жизни, который несет нам картина. Мы наблюдаем переживания автора по поводу увиденного, по поводу его страданий или счастья. А познание внешнего мира, мне кажется, второстепенно. В конечном счете есть наука, к чему отбирать у нее познавательную функцию?

– Алексей, «НЕва» расшифровывается как «Новое Евангелие». Действительно ли музыкой можно проповедовать?

– Этим занимаются протестанты и секты. В 90-е было очень много околорелигиозных и псевдорелигиозных коллективов. Мне кажется, что лучших мотивов, чем пение псалмов, никто никогда не создаст, то есть это определенного рода кощунство, когда через музыку идет проповедь.

– Проповедь ведь можно по-разному понимать – как донесение неких своих идей...

– Русская рок-культура целиком и полностью сама состоит из богоискательства. Любую рок-команду советского, начального российского периода взять – это всегда поиск правды, а правда в Боге, то есть, мы ищем определенного Бога. В этом плане, безусловно, вы правы. Ведь, смотрите, какая странная ситуация происходит: хиппари, которые всю жизнь проповедовали пацифизм и считаются миролюбивыми существами, жизнь свою заканчивают успешными бизнесменами. Панки, которые всегда отрицали любые авторитеты и ценности, к концу своей жизни приходят к Богу. Не все безусловно – кто-то скололся, умер от ножевого ранения, от алкоголизма. Но если он выживает, то его взгляд обязательно устремлен именно к поиску личности Бога.

Отчасти, может быть, потому, что отвержение ценностей было мотивировано поиском правды. Ведь нельзя отвергать ценности, просто потому что они ценности. Может быть, мы отвергаем их, потому что они лживы, всего лишь декларированы и не являются должным. В таком случае нутро человека начинает вопить: «Где оно? Что правда?» Поэтому рок-культура как богоискательство безусловно может перевернуть мировоззрение человека, но на индивидуальном уровне. Я думаю, что этого не произойдет, если я буду стоять на стадионе и слушать какую-нибудь группу. Это сугубо интимный акт, так же, как акт приема пищи или чтения книги. Неправильно читать книгу в библиотеке – это публичный дом. Книга не должна быть проституткой, переходящей из рук в руки. Так же и прослушивание песен воспринимается мной как сидение и внимание в наушниках, когда я абсолютно уединен. А буквальная массовая проповедь всегда вызывает отторжение.

– Сейчас рок неизбежно становится частью «клоаки» под общим названием «шоу-бизнес».

– Сложный вопрос, кто возьмется судить, что истинный и не истинный рок? Есть понимание рок-культуры. Во-первых, это русский рок, который целиком вышел из слова «рок», означающего «трагическая судьба», во-вторых, западный рок – качайся, наслаждайся, двигайся. И судьбы различные. Поэтому то, что сейчас происходит с причесыванием рок-культуры и ее опопсовением – это совершенно нормальный процесс. Человек хочет быть наделенным почестями, наделенным славой, но в момент, когда рок-музыка становится массовой, она теряет свой статус рок-музыки. Потому что она всегда – боюсь этого слова, но все-таки элитарна. Рок-музыка рассчитана на индивидуальное общение.

– Как вы в принципе относитесь к современной массовой культуре? Существует ли для вас деление культуры на массовую и элитарную?

– Массовая культура в конечном счете крайне необходима. В настоящее время происходит обратный процесс: если до недавнего периода культура была массовой, и через нее формировалось мировоззрение массового человека, то сейчас наоборот происходит демассификация культуры. Ничто не существует без своей противоположности: если мы уничтожим бедных, богатые тоже пропадут, если мы уничтожим мужчин, женщины перестанут существовать. Поэтому если мы хотим, чтобы было что-то индивидуальное, должно быть и массовое. Если каждый будет индивидуален – будет хаос...

Человек сам наделен полномочиями избирать себе музыкальные, литературные, поэтические пристрастия. Например, через Интернет, опираясь на который, я выбираю то, что созвучно моей душе. Или кабельное телевидение: никто не вправе говорить мне, какие новости смотреть. Могу смотреть порнуху, а могу канал «Союз». Поэтому независимо от моего ценностного отношения к массовой культуре, она существует, но теряет свои позиции. Тех, кто идет за нами, воспитывает не телевизор, а Интернет. И они не принимают ценности поп-культуры.

– Но ведь чтобы найти в Интернете что-то ценное, тоже нужно покопаться. А кто будет побуждать копаться молодежь?

– Никто. Следовательно, они ограничиваются тем, что лежит на поверхности, а на поверхности лежит дерьмо. Чтобы найти золотник, нужно измараться в этом дерьме, но мотив копаться отсутствует.

– «НЕва» к чему относится – к индивидуальной, массовой или элитарной культуре?

– Понятия не имею. Ряд критериев абсолютно относит ее к популярной музыке. Я бы отнес ее к фольклору.

– Стиль группы определяется как «тотально-фатальный фольклор (всеобще-неизбежное народное горло)». Не веет ли от этого определения некой обреченностью?

– Безусловно. Я приговорен крестом, постом и молитвой к этому. Почему к фольклору отношу – на мой взгляд, это не только матрешки и хороводы. Чаяния, отражения народа. Какого народа? Не знаю... А еще – сидение на кухне и распитие водочки под гитару. Мне кажется, что это основа взращивания класса интеллигенции. Уединенная беседа, сдобренная алкогольным опьянением, а чтобы пустить слезу, необходима гитара.

– За время существования группы в ней были эксперименты со скрипкой, баяном. А не было желания взять в тотально-фольклорный коллектив балалаечника или гусляра?

– Гусли – красиво, но проблема в том, что в каждую песню их не будешь всовывать. Это будет приторно, елейно. А ради одной песни нагружать человека не вижу смысла. Скрипка уже настолько влилась в нашу музыку, что волей-неволей, когда песни пишу, то уже слышу какие-то партии для скрипки. Баян – это моя мечта, я очень хочу, чтобы нашелся баянист, который будет с нами работать, потому что баян вижу в каждой песне. А вот гусли, балалайку – нет. В конечном счете мы возвращаемся к уже имеющемуся – это акустическая гитара: нет ничего лишнего, это самодостаточный инструмент, и этим она хороша.

– Свой первый альбом вы записали с «НЕвой» в 14 лет. Как сейчас, спустя два с половиной десятилетия, воспринимается то творчество?

– Я счастлив, что не осталось, наверно, в России ни одного человека, у которого он сохранился. Несколько лет назад я, движимый каким-то странным тщеславием, нашел магнитные ленты, где были записи этих лет. Чудовищные, конечно. У меня тогда был один критерий записи: лишь бы слова было слышно. А так как усилителем у нас являлся магнитофон «Сатурн», который через перегрузку был включен, то и качество было понятно какое. И когда я принес это в клуб и отдал звукорежиссеру, чтобы он оцифровал, а он благополучно по пьяни все это уничтожил, то я сказал: «Ну спасибо, теперь ни у кого не останется этой записи!».

Я слушаю молодые коллективы – у них нет такой пропасти между первым альбомом и последующими. Вообще у нас просто какая-то бездна и в музыке, и в текстах. Если человек не умеет играть, он говорит: «Я играю панк-рок». Соответственно, главным словом в наших текстах было слово «дерьмо». Чем больше дерьма, тем круче. Может быть, что-то для 14-летнего человека и было толково, но это плохая практика – искать скидку в возрасте. Это же творчество, поэтому и молодого, и старого нужно бить за его бездарность.

– Что для вас сейчас является творческим допингом или стимулом?

– Не знаю. Раньше мог алкоголем искусственно вызвать потребность, а сейчас не могу. Существует определенная ритуальность, когда я должен остаться один, взять бутылочку, включить кассетный магнитофон с микрофоном... Я беру гитару, достаю старые стихи, которых огромное количество, и начинаю напевать. Иногда из этого что-то получается. Как и почему – я не знаю.

– А критерием того, что песня останется и будет жить, что является?

– Это иррациональные вещи. Можно сделать абсолютно качественную рифмованную поэзию, но она будет мертвой. Можно точно выверить гармонические ходы, но музыки не получится. Когда-то я считал критерием мурашки. Но давно уже от своих песен я такого не чувствую. Бывало, что я сам отказывался от песни, хотя мне говорили, что она хорошая. Самое ужасное – это когда сразу видно, какая песня плохая, но почему-то ее все равно продолжаешь играть. Я это называю «дыры в эфире» – если все хорошо, то все невкусно. А если чуть-чуть горчинки, чуть сладости, тогда это полноценный альбом.

– Какие-то флагманы у вас есть, на кого вы ориентируетесь?

– Сейчас уже нет. Конечно, были уважаемые люди, которые так или иначе повлияли на творчество – Ревякин, Башлачев, Рома Неумоев. Нравится советская эстрада – Интернет дал возможность найти то, чего раньше найти было невозможно. В классике любимейший – Сергей Прокофьев, про него великолепно сказано: «5 марта 1953 года умер гениальнейший человек всех времен и народов, который был похоронен в абсолютной безвестности, потому что в этот же день умер тиран». Человек чудовищно гениален: писать грандиозные музыкальные вещи под совершенно невзрачным названием «Петя и волк» или «Любовь к трем апельсинам» – это только гению под силу. А что он сделал в фильме Эйзенштейна «Александр Невский»!

А вообще в последнее время я практически не слушаю музыку. Слишком много времени музыка занимает в моей жизни, поэтому когда есть возможность, хочется отдохнуть от нее.

– Если немного помечтать о будущем, какой путь в музыке вам ближе – признание уровня Кинчева и «Алисы», собирающих стадионы, или Вени Д'ркина, который за пределы квартирных концертов так и не вышел, а в результате стал массовым и популярным просто в андеграунде, в народе?

– Хотелось бы найти свой путь, хотя выбор, конечно, небольшой: либо полное признание, либо массовое забвение, либо балансирование. Без лукавства совершенно я могу сказать, что стадионы я не люблю. На стадионных концертах я не получаю ничего, что хотел бы получать от общения со зрителями. Когда я играю акустические концерты в камерных залах, то чувствую отдачу, чувствую, что брошенное слово нашло благодатную почву. А на стадионе я всего лишь марионетка в руках зала, в руках толпы, и играю на потребу. Я не могу исполнять песни трагические, потому что толпа их потопчет – это из разряда «не метайте бисер перед свиньями». Я не хочу играть веселые песни, потому что они потопчут друг друга в порыве радости.

– Давно интересует вопрос: можно ли философию считать наукой? Сейчас есть возможность спросить об этом у преподавателя философии.

– Даже среди профессиональных философов вы не найдете единой точки зрения. Мой учитель, Николай Дмитриевич Зотов, мудрейший человек, натолкнул меня на мысль, что философия не является наукой, а есть размышление и переживание. Хотя бы обратим внимание на следующее: для того, чтобы считать два предмета тождественными между собой, мы должны обнаружить сходство свойств одного предмета со свойствами другого. Если вспомнить свойства науки, которые делают ее научной, – это, в частности, доказательная база, материальный объект исследования, метод верификации при осуществлении познания, то в философии всего этого не присутствует.

Еще Бертран Рассел сказал, что есть два непримиримых лагеря – лагерь науки и лагерь религии. Но между ними существует ничейная земля, имя которой «философия». Философия может быть религиозной, наука может быть философской, но сама по себе философия не является ни религией, ни наукой

– А религия может быть научной?

– Нет. И философской не может быть! Философия может быть религиозной, но не наоборот. В противном случае это уже не религия.

– Вы сами религиозный человек?

– Ну да... Я считаю, что любой здравомыслящий человек обязан быть верующим.

– Почему так?

– Великие ученые, которые являются авторитетными для любого атеиста, к концу жизни говорили: «Чем глубже проникаю в суть материи, тем более убеждаюсь в том, что сие не могло быть создано без руки Творца». Наука, на которую опирается безбожие и атеизм, – она ведь отвечает лишь на вопрос, как это происходит, но не отвечает на вопрос, почему. Религия дает ответ на этот вопрос. Любые научные теоремы могут быть подвергнуты сомнению. Внутри религии никаких сомнений не существует – либо принимаешь на веру, либо нет. Сомневаться не имеет смысла. Наше бытие дуалистично, то есть, состоит из телесного и бестелесного состояния. И, разумеется, мы можем сказать, что телесная часть произошла из материи, но откуда взялась бестелесная? Она могла быть только сотворена, как и сама материя.

Я не сразу приходил к пониманию Бога. Были годы и богоборчества, за которые стыдно. Но в данный момент я абсолютно убежден в истинности и справедливости православного христианства, которое отнюдь не мешает человеку жить и существовать, наоборот помогает и облегчает его участь. Оно дает все, что человеку надо, просто человек иногда не хочет. А религия и не навязывает. «Ну не хочешь, дружок, ну и иди. Хочешь бухать – бухай! Только потом тебе будет очень плохо, и от дьявола не спасешься».