Мефодий Гаврилов, ветеран Великой Отечественной войны: «Из всей нашей роты выжил только я один»

В годы Великой Отечественной войны тысячи тюменцев отправились на фронт, били врага под Москвой, в Белоруссии, Украине, Европе. Сегодня наших земляков-ветеранов осталось очень мало, но нынешнее поколение еще имеет шанс узнать о тех страшных и героических событиях, как говорится, от первого лица. В канун юбилея Победы о своем фронтовом пути нам рассказал орденоносец Мефодий Гаврилов. В боях с фашистами он трижды был ранен, потерял ногу. При воспоминаниях о тех днях, о том, как гибли товарищи, фронтовику тяжело сдержать слезы. Уже много лет он ведет тетрадь, в которую собирает газетные вырезки, стихи на военную тему. Сам он также является автором нескольких стихотворений о войне.

В свои 84 года Мефодий Гаврилович продолжает трудиться в окружном Совете ветеранов. И 9 мая в составе колонны товарищей по фронтовому братству на машине примет участие в Параде в честь 65-летия Великой Победы.

– Родился я в Чувашии 1 декабря 1925 года. В 1939 году с семьей переехал в Тюменскую область, в село Дубровное Ярковского района. Школа была только в Ярково, так что приходилось добираться за 45 километров. Все неделю я учился, а в выходной шел пешком домой за продуктами на неделю. Обратно в школу возвращался на попутках. Из Дубровного, собственно, и призвали в армию.

– О том, что война началась, как узнали?

– В этот день мы собрались, как обычно, во дворе, чтобы ехать на работу. Вдруг прибегает посыльный и зовет всех на митинг к управлению колхоза. Там-то нам председатель и объявил о нападении фашистов. Первые годы войны я работал на лесозаготовках. Призвали меня только в 1943 году, в начале января, и отправили в пехотное училище под Смоленском. Отучились мы всего три месяца, и уже в апреле нас отправили на фронт, даже не присвоив званий. Из училища нас 53 солдата попали в одну роту.

– Первое столкновение с противником каким получилось?

– Там ничего примечательного не было. Привезли нас в составе большого пополнения под Смоленск. Выгрузили ночью на берегу. Построили всех и куда-то отправили маршем. Что любопытно, с музыкой – нас километра три духовой оркестр сопровождал. Привели на большую поляну, выстроили полукругом. Смотрим, а на краю поляны человек яму копает. Потом пришли офицеры. Это был день, когда впервые на моих глазах убили человека. Офицеры зачитали приказ трибунала, затем привели одного солдата и расстреляли на глазах всех новобранцев. Как нам сказали, это «самострел» был, он себе руку прострелил, чтобы попасть в госпиталь и не участвовать в боях. Я так понимаю, для нас, молодых, эту демонстрацию организовали в воспитательных целях. Нас определили в 40-й стрелковый полк 11-й гвардейской дивизии. Первый бой я помню очень плохо. Пошли в атаку: бегу, стреляю, а куда стреляю – не вижу.

Потом было немало стычек с фашистами, что-то уже забыться успелось. И танки по нам проезжали, и обстрелы были. Вспоминать страшно. Порой слышишь, кто-то говорит, мол, страшно на войне не было. Да как же не было?! Кому умирать охота? Идешь в атаку – в голове от страха ни одной мысли. Смотришь вперед и не знаешь, что там. А автоматчики – это резерв командира полка. Где трудно, туда нас и бросали.

– Какие боевые истории в память больше всего врезались?

– Был такой эпизод. Прижали нас немцы на одном участке туго. Командир полка Гладков Иван Иванович нас с одним старшим сержантом послал с передовой в штаб полка со спецдонесением. Пакет был у меня, содержание его мы не знали. Отошли от передовой, и уже почувствовали себя в безопасности, как вдруг немцы накрыли нас минометным огнем. Они ведь тоже не дураки, поняли, что мы связные, информацию в штаб несем. Идут двое по чистому полю – расстреливай сколько хочешь. Лежим, кругом мины рвутся. Кричу напарнику: «Живой?» Отвечает: «Живой пока!»

Сколько мин по нам выпустили – не считал. Как перестали немцы стрелять – мы вскочили, метров сто пробежали, а там траншея старая. Как немцы снова начали стрелять – в ней и укрылись, было уже не так страшно. Донесли пакет, идем обратно, день, вроде, ясный стоит. А впереди – мрак. Бой идет, земля кругом вздымается от рвущихся снарядов. Но ничего не поделаешь, надо идти. Вернулись мы на свои позиции, и в это время свои же катюши нас накрыли. Это наш командир полка отдал приказ вызвать огонь на себя, чтобы удержать позиции. Много наших погибло, в том числе под собственным огнем. Я, правда, ни царапины не получил. Но немцев мы в итоге отогнали. Кстати, командира полка после войны сколько ни искал, сколько писем и запросов ни писал – так и не нашел, к сожалению.

В другом бою рядом с нами оказался заместитель командира дивизии по строевой части подполковник Харченко. Выбили мы вражеские отряды из траншей, заняли позиции. В это время Харченко, наблюдая за передовой, заметил, что наши отступают. Тут я попался ему на глаза, и он отправил меня выяснить, в чем дело. Бегу по траншее, меня останавливают наши солдаты, судя по всему, из заградотряда. «Ты куда?» – спрашивают. Я объяснил, что выполняю срочное задание подполковника. А они мне: «Ты не видишь что ли? Немцы наступают, вон наши бегут!» В общем развернули меня обратно.

Я прибежал, докладываю Харченко как есть. Он решает: надо уходить. Выбрались из блиндажа и бежать – на прежние позиции. И тут у меня мысль: ленивый мы все-таки народ. У немцев траншеи – в полный рост, а у нас – едва по-пластунски спрячешься. Лежим мы с Харченко в такой траншее. Тут наши катюши заговорили. И вдруг первые залпы – прямо по нам. Подполковника ранило. Я его потом из траншеи вынес и в медсанбат отвел.

– Вы ведь и сами неоднократно получали ранения?

– Первое ранение я получил в июле 1943-го во время вылазки в тыл врага. Нас из взвода автоматчиков отобрали пять человек для сопровождения разведчиков, которые должны были добыть «языка». Разведчики свое задание выполнили. Когда мы уже с пленным немцем шли обратно, нарвались на врага. Завязался бой. Поскольку мы были группой прикрытия, нашей обязанностью было обеспечить отход разведчиков на нашу территорию любой ценой. Ранило меня в грудь. Поначалу доктора решили, что задело по касательной, но оказалось, осколок застрял, так до сих пор под ребрами сидит. За ту вылазку мне вручили медаль «За боевые заслуги». Правда, эту медаль вместе с удостоверением я потерял после другого ранения, полученного зимой 43-го.

– Расскажите об этом бое?

– Это было в декабре в Белоруссии, под Витебском. Всю нашу роту посадили на пять танков и бросили на прорыв. Мы с командиром взвода Николаем Долгих были на одном танке. По всей вероятности, наш танк был подбит одним из первых. Нас при попадании с машины разбросало. Я был ранен в ноги, а Долгих – в живот. В том бою все пять танков были подбиты, вся рота погибла. Санитары вынесли только нас с командиром взвода. Как им это удалось – не знаю.

Очнулся уже в госпитале. Лежим мы с Николаем рядом на полу. Вечером приехал наш командир полка, он и сказал о том, что никого из товарищей в живых в том бою больше не осталось. И добавил: «Счастливчики вы, ребята». Ночью Долгих пошел во двор, снега поел – когда человек получает ранение в живот, его начинает мучить жажда. Поел он снега и умер в ту же ночь рядом со мной. Так что я из нашей роты остался один живой. А потом я узнал, что утром обстрелявшие нас немцы сами ушли с тех позиций, и наши соединения уже беспрепятственно преодолели этот участок. Вот так. Меня после этого наградили орденом Красной Звезды.

Лечили долго, в разных госпиталях, затем отправили в Иркутск. В итоге ампутировали ногу. В октябре 1944-го демобилизовали.

– День Победы где встречали?

– Когда я был в Иркутске в больнице, хирург, пожилая женщина, подрядила меня в помощники. Почерк у меня был хороший. Она осматривала раненых, а я с ее слов все записывал в истории болезней. Через какое-то время вызывает меня начальник госпиталя, майор. Спрашивает: «Как намерен дальше жить?» А что я отвечу: в 18 лет без ноги остаться. Он говорит: «Ты не расстраивайся. Оставайся при госпитале, оформим тебя, будешь зарплату получать, бесплатное питание, одежда, жилье, на учебу определим. Устраивает?» У меня слезы – чего еще желать? Я только попросил домой отпустить, родных повидать. Там мать, две сестры остались. Отец тоже ведь на фронт ушел, воевал на Дальнем Востоке с японцами, тоже ранен был.

Отпустил меня майор. Приехал я в Дубровное. Дома все хорошо оказалось. А через пару дней вызывает секретарь райкома комсомола Федор Филимонович. Выговаривает: «Почему не явился, на учет не встаешь?» Я ему рассказал про Иркутск. Он меня к секретарю райкома партии повел. А тот говорит: «Никуда не поедешь! Пойдешь работать в колхоз». В общем зарубил все мои иркутские планы. Остался я в колхозе заместителем председателя. Но на одной ноге тяжело было, и я попросился в Леспромхоз. Так что День Победы я встречал уже дома. По радио объявили, что война кончилась, мы, конечно, были счастливы.

Я солдат, еще живой

У бойца по фамилии Гаврилов
Завершилась со смертью игра.
Из него десятки осколков
Извлекли в Вязниках доктора.

Оклемался, но трое суток
Находился в гибельном сне.
На войне с фашизмом не до шуток,
Впрочем, как и на всякой войне.

Вспоминать будет снова и снова
Боец Гаврилов, советский солдат,
Эту ночь сорок четвертого,
Этот страшный зимний ад.

Может, днем, может, вечером поздним
Мать потом узнает о том,
Как Мефодий ее в городе Вязники
Был на шаг от встречи с Христом.

Мефодий Гаврилов