Юрий Земенков, академик РАЕН, доктор технических наук, профессор: «Наука кипит, надо только крышку снять»

День науки в этом году пришелся на понедельник. А потому профессора, доктора, кандидаты, аспиранты провели свой профессиональный праздник в основном в аудиториях, лабораториях, рабочих кабинетах, а кто-то – и в поле. Прикладная наука в нашем регионе так или иначе связана с освоением нефтегазовых недр. С целью раскрытия исследовательского потенциала в этой отрасли в областном центре был открыт Западно-Сибирский инновационный центр нефти и газа, по-другому – технопарк. Однако кипучей деятельности в научной сфере в связи с этим пока не наблюдается. Многие разработки, исследования, потенциал светил науки и молодых ученых зачастую остаются невостребованными, констатируют тюменские специалисты.

Чем в таком случае живет сегодня наука в наших краях? О ее проблемах и перспективах мы говорим с заведующим одной из ведущих кафедр – «Проектирование и эксплуатация нефтегазовых хранилищ» Института транспорта ТюмГНГУ, профессором Юрием Земенковым. Юрий Дмитриевич сам в свое время учился в вузе, в котором сейчас работает. Выпускники и студенты его кафедры добиваются лучших результатов на олимпиадах, регулярно выигрывают гранты, а на предприятиях находятся на первых ролях. Однако убедить их посвятить жизнь науке с каждым годом становится все труднее, отмечает академик.

– Что сегодня из себя представляет тюменская наука? В каком направлении она развивается? Есть ли такое понятие «тюменская наука»?

– Вы затрагиваете жесткие вопросы. Но постараюсь быть максимально искренним.

Не так давно меня пригласили на телепередачу и задали вопрос: «Как работает инновационный научно-технический центр в Тюмени?». Я говорю: «Что это такое?». Мне отвечают: «Ну как, вы, ученый, не знаете, что у нас в «Геологе» открылся инновационный центр?». Может быть, прозвучит нескромно, но наша кафедра одна из самых сильных в вузе. К слову, в этом смысле мне повезло, я возглавляю кафедру с большими традициями. Ее первым руководителем был очень известный инженер из Ленинграда, Николай Михайлович Оленев-Богданов, он во время войны проложил по дну Ладожского озера бензопровод, спасал людей в условиях блокады. Потом был послом в Китае. Так работал, что ему присвоили звание профессора без ученой степени, чего практически не бывает. И сегодня мы его традиции продолжаем и крепко стоим на ногах.

Но если даже профессура нашей кафедры, которая занимается трубопроводным транспортом, хранением, перекачкой нефти, не знает ничего об этом инновационном центре, о чем тут можно говорить? Значит, мы не востребованы? Более того, я живо интересуюсь результатами научных исследований, близких нашей отрасли, и пока не вижу, чтобы что-то происходило. Прошло достаточно времени со дня открытия, но мы не работаем в обойме этих центров. Нас не приглашают туда, мы на обочине. Жестко, но близко к истине.

Если говорить о перспективах, то я однажды выступал в Думе – это было лет пять назад, мы говорили о перспективе развития науки, и с тех пор мало что изменилось. Правда, государство немного все же переориентировалось, использует систему грантов для поддержки научного движения. Но этого крайне недостаточно. Сейчас, чтобы заниматься полноценно наукой, нужно обладать недюжинными способностями. А чтобы выбить договор на исследования для предприятия, необходимы просто цирковые навыки. Надо прийти к руководству и объяснить: дайте хотя бы аванс, и мы для вашего предприятия разработаем то-то и то-то. Но дело в том, что предприятия, работающие на территории Тюменской области, ориентированы на центр. Ведь это, как правило, чьи-то «дочки». И исследования они, соответственно, заказывают там. Так что и здесь спрос на местную научную среду невелик. Заниматься наукой ради собственного удовольствия можно, если в глубокой старости соберешься монографию написать. Но это несерьезно. Для реальной работы нужны инвестиции. Более того, если фундаментальная наука – физика, математика – у нас худо-бедно обеспечена, то прикладная без вложений существовать не может. Если от математика не требуется практического внедрения, у нас другая задача – результат нужен сегодня. Например, приходят и говорят: вы нам сейчас разработайте вездеход, который нужен для работы на севере. А из чего? Нужен хотя бы аналог, «балванка», описание, технические данные, а они все засекречены под грифом «только для служебного пользования». А время-то уходит. Или говорят: у нас сейчас проблема с ликвидацией аварий, вы нам можете предложить современные технологии? А как мы можем предложить? Ее же опробовать нужно, работать на опережение. А чтобы так работать, нужен задел, средства. Выходит замкнутый круг.

Поэтому мы занимаемся наукой только в плане подготовки ученых кадров. Сейчас у нас на кафедре самое большое количество магистров в университете. Как правило, на кафедру по три-четыре магистра, максимум – восемь. У нас – 30. Хотя на весь институт транспорта, на все кафедры, их всего 50. Согласен, я не очень скромный человек, но это говорит о наших передовых позициях. Как и то, что у нас самый большой конкурс, мы раньше всех набираем студентов, набираем элиту.

– В пятницу пройдет этап конкурса «Интеллект нефтегаза». Надо полагать, представители вашей кафедры в нем на первых ролях?

– Конкурс проходит в университете третий год подряд по восьми номинациям, в нем участвуют преподаватели и студенты. Могу привести такие показатели. Из всех студентов – а их у нас более 50 тысяч – отбирают всего 24 претендента. При том что в университете около 100 кафедр. Так вот в первый год от нас было пять номинантов (а всего от института транспорта – шесть), во второй год мы представили шестерых, в этом году будет семеро. Цифры, конечно, не всегда говорят о качестве преподавания. Но с другой стороны, что тогда есть качество?

– Сколько кандидатов наук вы уже подготовили?

– Мой старший коллега Иванов Вадим Андреевич когда-то преподавал на курсе у нас с супругой, на сегодняшний день он подготовил около 70 соискателей звания кандидата наук. Он очень результативен. У меня всего 15, в пять раз меньше. Я, конечно, еще помоложе, но и процент защищающихся в аспирантуре постепенно становится все меньше. Печально.

– С чем это связано?

– С отсутствием мотивации. Ученая степень, как многим кажется, уходит на второй план, и наука уже не является для молодежи фаворитом. Пока нам на кафедре удается объяснять, что, занимаясь наукой, студент получает кроме базового образования возможность мыслить на новом уровне. Он соображает иначе совершенно, а впоследствии и на производстве осваивается быстрее.

– Приходится играть на самолюбии?

– Это один из козырей. Что я могу еще предложить как заведующий кафедрой? Иногда – зачет. Иногда, если победит на олимпиаде, – курсовую работу, экзамен. Частенько получается так, что это им и не надо.

Порой и сам не знаешь, на чем удержать интерес. Конечно, защитив диссертацию, многие ребята понимают, что что-то такое уже приобрели, лотерейный билетик, который поможет им встать на ноги. Это уже не диплом. Многие «пузырьками» ходят. Но потом и это может пройти. Так что вся надежда на то, что государство поймет, что использовать зарубежные технологии бесконечно мы не можем, иначе превратимся в самоедов. И пересмотрит свою политику. Надо изыскивать резервы и финансировать региональное научное движение. Кто в перспективе будет готовить классных специалистов, если молодежь не будет заниматься наукой? Компании тоже никак в толк не возьмут, как важно вкладываться в подготовку научных и преподавательских кадров, иначе им потом некого будет набирать на работу. Несомненно, есть и приятные исключения. Например, компания АК «Транснефть», ее дочерняя компания «Сибнефтепровод», где как раз считают, что подготовка кадров в вузе – одна из приоритетных задач. И оказывают нам серьезную поддержку. Отмечу генерального директора ОАО «Сибнефтепровод» Богатенкова Юрия Васильевича, а также Малюшина Николая Александровича, генерального директора «Нефтегазпроект», доктора технических наук, профессора. Они поддерживают нашу кафедру. Возможно, потому, что они сами являются учеными, им понятны наши проблемы. Но это едва ли не единственные примеры.

И все же сегодня человек с высшим образованием, устроившись по специальности на Севере, заработает гораздо больше, чем доцент в вузе. Поэтому нам приходится удерживать ребят всеми правдами и неправдами. Даем возможность подрабатывать, но многие через три-четыре года все равно начинают задумываться: жизнь-то уходит.

– Неужели перспективы так мрачны?

– Пока можно сказать, что наука у нас не уснула, она не в анабиозе. Она кипит, но пар еще не вышел. Нужно, чтобы кто-нибудь, образно говоря, хотя бы крышку снял. Потенциал у молодежи есть. Мы это видим по олимпиадам, конкурсам, их работам. Но, повторюсь, мотивация со стороны государства и бизнеса очень слабая, в основном в науку сейчас идут энтузиасты.

– Как же убедить производственника, что инвестиции в науку принесут ему реальные дивиденды?

– Вот работает насос 40-50 лет, и мы гордимся: надо же, какие мы хорошие надежные насосы разработали. Но это неправильно. Он должен поработать 10 лет и на смену ему должен прийти новый, более совершенный. У нас никто не анализирует, насколько безопасен тот или иной агрегат, или можно ли возле газопровода собирать грибы и ягоды. И так далее. Для этого нужен научный подход, но в России этим не занимаются. А технологии должны развиваться в сторону большего качества и безопасности.

– Возникает вопрос: а как эти процессы выглядят на Западе?

– Некоторые вещи меня там поражают. Мне довелось поучиться и в Оксфорде, и в Чикаго. И вот что скажу: за те деньги, которые там ученые получают, мы могли бы сделать намного больше. Вот сидим мы на симпозиуме, и один из тамошних ученых в докладе говорит: профессора чикагского института газа совсем недавно обнаружили, что коррозия нефтегазовых металлических сооружений особенно активна в местах прокладки ЛЭП и трамвайных линий. Я просто возмутился: «Да нам это в книжках показывали, еще когда я на третьем курсе учился!». На что мне отвечают: «Ну вы, русские, всегда впереди, вам что ни скажи – вы все знаете, все умеете». Уровень лекционного материала тоже вызывает вопросы. Профессор на лекции допускал такое количество ошибок, что я со своим плохоньким английским, не удержавшись, сделал ему замечание. Он совершенно спокойно ответил: «Да? Ну ладно, поправим». Если бы я так ошибся на лекции и мне сделали замечание – да я две ночи спать не буду. Причем ошибки такие, от которых у нас бы аспиранты покраснели.

Интенсивность научных исследований у них намного ниже, чем у нас. Если нам поручили что-то исследовать, разработать, наши берутся за дело с рвением, ночами не спят. У них ученый никуда не спешит, он посидит, подумает. Ошибется – не страшно. За свое будущее он спокоен. Наш ученый более обстоятельно изучает проблему. В то же время на Западе можно встретить настолько узких специалистов, настолько глубоко погруженных в предмет, что рядом с ними в каких-то вопросах чувствуешь себя неловко. И по этой теме их таких всего трое на весь мир: он, второй в Индии и третий еще где-то, очень старенький. Но при этом чуть в сторону его уведи – полный дилетант. Вширь не идет. Говорит: «А по этому вопросу есть другой узкий специалист». У нас все-таки образование более универсальное. И, считаю, это правильно.

В то же время очень бы хотелось, чтобы те положительные моменты, которые есть в западной научной среде, были взяты на вооружение у нас. Там наука финансируется отнюдь не по остаточному принципу. Как говорится, война войной, а на исследования деньги будут выделены обязательно.

А у нас, если кризис, кто первый страдает: учителя, врачи, образование, наука. Потеряем интеллект, отобьем желание заниматься наукой – потом восстанавливать традиции будет гораздо тяжелее. Уже сейчас подавляющее большинство профессоров у нас – от 60 и старше. Преемственность поколений утрачивается.

– Сейчас вузы переходят на новые европейские стандарты. Вы уже упомянули о магистрах. Есть еще бакалавры. Но что это дает?

– Наша обычная система выглядела просто: кандидат наук – доктор. За рубежом: магистр – доктор. Но наша кандидатская и их докторская диссертация – это примерно одно и то же. Магистр – первая ученая степень, которую за рубежом можно защитить уже в 22 года. До нашего кандидата он еще не дотягивает. У нас пока переходное состояние. Есть и магистры, и кандидаты. Такая мешанина. Дело в том, что в министерствах образования и труда до сих пор не могут решить, кто такие магистры, как их принимать и оформлять – как кандидатов наук в доценты переводить, или это просто люди с высшим образованием? Я до сих пор своим магистрам не могу на это ничего ответить. Говорю им: потерпите немножко. В марте Фурсенко (министр образования и науки РФ – прим. автора) обещал что-то по этому поводу сказать.

Мы набираем в магистратуру лучших студентов, элиту, они два года учатся, получают звание магистра, а потом непонятно, куда им с этим званием пойти. Министерство труда до сих пор никак не изменит закон об образовании и не пересмотрит штатное расписание на производстве. Ну возьму я к себе троих-четверых на кафедру. А остальным куда?

Или вот выпустили мы бакалавров. А на производстве говорят: «А кто это? Нам не бакалавры нужны, а инженеры. У нас нет ставки бакалавра». И это длится четыре года.

– Сами вы, насколько я знаю, окончили родной «Индус», как тогда в народе называли Индустриальный институт, «прародитель» Тюменского нефтегазового университета. Как получилось, что на всю жизнь связали свою судьбу с этим вузом?

– Никогда не мечтал стать нефтяником. Сам я с Алтая. У меня в семье развиты военные традиции, и я собирался тоже стать военным. В детстве занимался боксом, единоборствами. Но когда пришел поступать в военное училище, мне сказали: «ты сначала «починись», нос на место поставь, а потом приходи». И я, расстроенный, приехал в Тюмень поступать в Инженерно-строительный институт. А мне говорят: «Ну что же ты, в Тюменском крае надо заниматься «нефтянкой». И я поступил в Индустриальный. Меня сначала отправили в группу немецкого языка, поскольку я учил его в школе. Но я хотел изучать английский. Пошел к декану, долго его убеждал, в конце концов он говорит: «Ну ладно, попробуй, все равно тебя выгонят». Еще бы – учить язык с нуля! Но мне удалось закрепиться в этой группе. И она два года подряд была лучшей в институте. Группа была разновозрастной, часть ребят пришла после так называемого рабфака – были такие курсы подготовки для рабочей молодежи. Но коллектив был очень дружный. С удовольствием вспоминаю студенческие годы. Будем в этом году отмечать 30 лет с момента выпуска.

И вот на четвертом курсе заходит преподаватель гидравлики Эльвира Константиновна к нам на занятие, выводит меня из аудитории. У преподавателей профессиональная болезнь – горло. И вот у нее сел голос, она не могла вести лекцию и попросила меня. Так я несколько лекций прочитал вместо нее, сейчас уже можно в этом признаться, хотя тогда это было категорически запрещено. А потом я пошел сдавать ей зачет. Не сдаю, второй раз – не сдаю. На пятый раз говорю ей: «Ну Эльвира Константиновна, я же сам у вас лекции читал, многое наизусть знаю, что вы от меня хотите?». Она отвечает: «А я к тебе, между прочим, отношусь не как к студенту. Ты будешь преподавателем, а для этого должен знать больше, чем сейчас». Я еще тогда, помню, ответил: «Да бросьте вы, не буду я преподавать». Выходит, напророчила. Сейчас она живет в городе Видное, защитила докторскую. Кстати, благодаря ей гидравлику помню до сих пор до мелочей, хотя в своей работе не часто сталкиваюсь с этой темой.

Уже на пятом курсе меня привлекли к научно-исследовательской деятельности. По окончании все-таки заманили в аспирантуру, и в 26 лет я защитил кандидатскую диссертацию.

Когда я претендовал на должность доцента, наш ректор Николай Николаевич Карнаухов никак не хотел подписывать мой договор, пока я не поставлю в план пункт: в ближайшие пять лет защитить докторскую диссертацию. Отвечаю: какая докторская в мои годы? Закончилось тем, что Николай Николаевич сам вписал этот пункт в план и подписал договор. И я ему теперь благодарен за это. Он дал мне необходимую мотивацию. В 1998 году я все же защитился и уже 12 лет как доктор.

– Работа над научным трудом – мучительный процесс поиска?

– Мучительный. Я неспроста тогда Николаю Николаевичу долго отказывал, потому что нельзя вот так сесть и по заказу начать писать докторскую диссертацию. Ты два месяца ходишь и обдумываешь, собираешься с мыслью. Потом еще месяц ты эту мысль ждешь, ловишь, обтачиваешь, обсасываешь. Как будто над бомбой сидишь, как сапер. И в этот момент к человеку лучше не подходить – все враги. Стоит отвлечься – и все, нет ее, размазалась. Сидишь, как у разбитого корыта. Многие не понимают, обижаются.

Молодые иной раз приходят ко мне: «Юрий Дмитриевич, че мне дальше делать?» – «Работай». «А вот я тут график принес» – «Анализируй». – «А как?». Ну черт возьми! Надо так глубоко проникнуться, погрузиться, чтобы выйти из процесса было невозможно. Тогда будет результат. Надо понять, это не контрольная работа, не курсовая, это другой уровень.

Вспоминаю, как мы на печатных машинках набирали свои диссертации, опечатался – всю страницу заново. Графики чертили вручную. А сейчас пожалуйста – компьютеры, оргтехника, Интернет. Любой анализ, формулу вывести – проще пареной репы. Как жалко, что в наши годы этого не было.

– Вам сейчас 51 год. В науке это считается юностью.

– Это действительно так. Но скажу такую вещь. Например, мой старший коллега Семен Яковлевич Кушнир, которому 75, мозгами фору даст многим. Как он говорит, как оперативно мыслит и принимает решения – можно только позавидовать! Мне надо будет очень постараться, чтобы к его годам сохранить такую бодрость и остроту ума.

– В чем секрет? Как в столь преклонном возрасте сохранять разум в тонусе?

– У меня есть знакомый, он возглавлял такую же кафедру во Владивостоке, а сейчас директор института, доктор технических наук, доктор биологических наук, консультант в институте мозга, к тому же еще и шаман. Мы как-то с ним заговорили на эту тему. И он объяснил так: «Работая в вузе с интеллектуальной молодежью, вы так или иначе мыслите на их уровне. И сами у них учитесь и что-то перенимаете: в поведении, общении, в озорстве. Так или иначе эта среда позволяет вам поддерживать форму». Мозги, как и мышцы, требуют постоянной тренировки. Неделю не потренируешься – на волейбольной площадке уже не подпрыгнешь. Вуз, хотя здесь и ходят в пальто, шапках и нецензурно выражаются, как бы то ни было, это храм мозгов, храм науки. Работая в вузе, постоянно даешь пищу мозгам. В этом смысле нам повезло. Работать с молодежью – это благо.

– Профессиональный праздник в понедельник как отметили?

– Еще не отмечали, но SMSок было очень много. От коллег, аспирантов, бывших студентов. Знакомых своих мы с женой поздравили. А праздничный стол впереди, думаю, к выходным соберемся с коллегами. У нас есть компания – кандидаты, профессора, своеобразный круг интересов, человек восемь. Играем в бильярд, общаемся. Мне комфортно в этой среде, можно подурачиться, подшутить – никто не обидится. У ученых очень хорошее чувство юмора, их трудно обидеть. Он и шутку оценит, и так тебе ответит, что ты потом месяц будешь сидеть и придумывать, как бы его еще подколоть.

– Научные дискуссии на таких встречах не устраиваете?

– Нет, мы обычные живые люди, общаемся на самые разные темы, а науки нам хватает на работе.

– Вы упомянули, что сами увлекались спортом. А я слышал, что и кафедра у вас очень спортивная.

– Да, нам не нужны больные инженеры. Мы создали на всех курсах команды по футболу. Плюс еще по команде от аспирантов и преподавателей. И проводим турнир. Всем форму выдали. У нас такие зарубы бывают! Однажды на футбольном поле, где мы играли, оказался губернатор Владимир Якушев. Так он 20 минут смотрел, как мы со студентами сражаемся.

Если наша команда проигрывает студентам, я своим коллегам говорю: «Сейчас я выйду, и вы вообще будете играть вчетвером». Просто обычно я стою на «пятачке» у штанги и пытаюсь подправить мяч в ворота. Так ребята мне кричат: «Юрий Дмитриевич, стой, не шевелись, мы в тебя попадем – сам отскочит, гол будет». Бьемся с аспирантами, я вратарю говорю: «Не дашь забить – никогда не защитишься». И ведь, паразит, ни разу не пропустил. Такой азарт! Но никаких обид и ссор. И на поле никакого мата. Между прочим, у нас есть ребята, которые играют за сборную области.

Еще мы каждый год инициируем проведение кубка вызова по волейболу. Вешаем объявление: «Кафедра ПЭНХ вызывает на поединок любую команду». Все кафедры участвуют. В прошлом году по финансовым причинам не удалось организовать турнир – так на нас коллеги с других кафедр набросились: «Почему нас не позвали? Мы готовимся, тренируемся. Вы что, не могли организовать?!». То есть все уже привыкли, что мы застрельщики, ждут от нас сигнала.

Мы вообще стараемся разносторонне развивать своих студентов. Из пяти творческих конкурсов по вузу за последние пять лет выиграли три. Для нас второе место – это поражение. Такой подход и в работе потом помогает. Когда ребята едут бороться за гранты, очень расстраиваются, если не побеждают. В прошлом году на одну конференцию поехали двое наших ребят. Они оба сильные, оба претендовали на первое место. Один из них выиграл. Теперь второй настраивается отыграться в этом году. Ну вот такие мы, хотим быть первыми.