Отрывки из новой книги про Крапивина: про голод, детство и отношения с отчимом

В апреле екатеринбургское издательство выпустило книгу об известном тюменском писателе Владиславе Крапивине. Она вышла в серии «Жизнь замечательных уральцев» тиражом три тысячи экземпляров. Автор — уральский писатель Андрей Щупов, один из лауреатов международной премии имени Владислава Крапивина.

Книга получилась достаточно внушительной: на 560 страницах Щупов рассказывает о жизни и становлении тюменского писателя. В книге описываются не только основные, но и малоизвестные массовому читателю факты, педагогические взгляды Крапивина и творческие идеи.

Уникальность произведения в том, что она написана автором, который хорошо знаком с командором. Он мог не только напрямую пообщаться с писателем, но и полистать семейные фотоальбомы.

— Идея создания книги принадлежала не мне, а издательству «Сократ», которое решило обогатить свою серию «ЖЗУ» (Жизнь замечательных уральцев) известным детским писателем. Сначала уговорили самого Владислава Петровича, потом взялись искать подходящего автора. Искали непросто и долго, поскольку сам я сразу отказался, а с другими кандидатурами что-то у них не выходило, — рассказал корреспонденту 72.ru Андрей Щупов. — Я же отнюдь не капризничал — просто отчетливо понимал, какая это гигантская ответственность и какой огромный труд. О таком человеке, как Владислав Крапивин нужно только одни материалы несколько лет собирать, а тут следовало уложиться в 7–8 месяцев. Жуть! Поэтому когда работа началась, к моему глубокому сожалению, очень многое делалось в спешке, не все задуманные встречи состоялись, не все вопросы удалось осветить в полной мере. Вот и в Тюмень я не ездил, хотя в бытность студентом начинал писать первые свои рассказы именно в ваших библиотеках. Приезжал и позднее — в том числе на первые «Крапивинки». В Тюмени у меня есть друзья, с которыми переписываюсь, но специального визита для сбора материалов, как уже сказал, не было. За отсутствием времени и возможностей приходилось довольствоваться интернетом, а это, конечно, не то же самое, что живое общение.

В процессе работы над книгой Андрей Щупов неоднократно встречался с Владиславом Петровичем, его родственниками, друзьями, коллегами по писательской работе, бывал в отряде «Каравелла». Редактором книги выступил почетный командор отряда «Каравелла» Сергей Казанцев. Существенную помощь в издании книги оказал почетный командор и выпускник «Каравеллы», владелец московского аэропорта «Домодедово» Дмитрий Каменщик.

72.ru с разрешения автора публикует отрывки из биографии. Благодаря этим фрагментам вы сможете узнать про детство Владислава Крапивина, о его непростых отношениях с отчимом, про любимое лакомство (это был жмых от семечек), лучших друзей и первые пробы пера.

Заваривайте чай, устраивайтесь поудобнее и знакомьтесь с богатым крапивинским миром!

Славе Крапивину всего восемь, но позади война, которую на протяжении нескольких страшных лет вела его родная страна с фашистскими оккупантами. По сути, первое золотое детство пришлось на изматывающие годы боев. Бились на далеком фронте, бились в голодном тылу. Вот и отец, сразу после войны переехавший жить в Белоруссию, тоже останется зарубкой на сердце Славы.

Про отчима

Отчима, Владимира Эдвиновича Куна (позднее писатель представит его на страницах своих книг как Артура Сергеевича), к которому они переезжают в марте 46-го, полюбить так и не получается. Обладатель тяжелого характера, заядлый охотник и бывший боксер, Владимир Эдвинович, бесспорно, оказал свое мужское влияние на приемного сына. Научил, к примеру, делать рогатки, стрелять из ружья, давать сдачи обидчикам. Очень любил Владимир Эдвинович историю русского флота, неплохо в этом разбирался и много чего порассказал юному Славе о прежней России, о Крымской войне, о кораблях, о вождях пролетариата. Что характерно, голос отчима заметно выбивался из общего хора. У себя дома он мог возмущаться существующими правилами грамматики, объясняя, что писать фамилию «Пушкин» без твердого знака на конце — просто стыдно. А еще отчим прекрасно помнил царскую Москву, ностальгически рассказывал об услужливых городовых, о закутанных в башлыки гимназистах, о шумных рынках и звоне колоколов. Жизнь у него была несладкая: дважды Владимир Эдвинович отбывал сроки в лагерях и тюрьмах ГУЛАГа, на допросах у следователей лишился передних зубов — словом, ему было о чем поведать. Слышал от него Славик и сомнительные анекдоты, за которые в те времена можно было запросто «проехаться в места не столь отдаленные». Однако настоящей дружбы у них все же не получилось. И точно так же не получалось у маленького Славы принимать как должное окружающую действительность, покорно глотая ее положенными порциями.

Первое произведение

«Остров привидения» был написан Крапивиным в неполные восемь лет, когда маленький Слава в пику современным детям уже много и жадно читал.

Кстати, первой книжкой, прочитанной им самостоятельно от корки до корки, была «Сказка о царе Салтане» (всё в те же идиллические вечера у печки). Это время он так и описывал: «Хорошие [вечера], когда горят в печке дрова, на столе каша или макароны, посыпанные сахарным песком; мама вовремя пришла с работы и сегодня больше никуда не уйдет; в тетрадках нет ни двоек, ни грозных записей Прасковьи Ивановны; уроки вроде бы сделаны (а еще лучше, если завтра воскресенье). Но самое главное — у меня есть хорошая книжка! Если книжки не было, никакой вечер не мог считаться полностью хорошим. Я в то время читал, как говорится, напропалую».

В семь лет долго не раздумывают, и следом явилась вполне закономерная мысль: а не попробовать ли писать самому? «Когда человеку семь лет, у него решительный характер» — и Славик немедленно взялся за дело. Тем более, что карандаши у него были, а вместо бумаги вполне годились старые газеты.

Шрифт в те времена был не столь контрастный, и написанное поперек строк вполне можно было читать. На такой «бумаге» в те времена нередко проводились занятия в школах, а посему и книгу создать из подобного материала было совсем незазорно. Красным карандашом Славик вывел название «Остров привидения» и первую заглавную букву постарался стилизовать узорчатой вязью, как в иных старинных книгах, а далее дело пошло-поехало…

По сюжету три пирата с терпящего бедствие судна попадают на остров, ну а на острове живет привидение, которое, разумеется, вступает с пиратами в контакт. Заканчивается все в итоге благополучно, никто не погибает, и более того — пираты с привидением становятся друзьями и, в конце концов, возвращаются домой.

Всего первый приключенческий «роман» занял семь или восемь страничек. Вполне объемный труд для семилетнего писателя, тем более, что потрачено на него было пять вечеров. Тогда же по завершении своего героического труда маленький Слава попробовал перечесть написанное и с удивлением понял еще одну мудреную истину: писатель пишет не для себя, а для читателей! И первый читатель тут же был найден — им стал все тот же сосед, четвероклассник Пашка Шадрин (будущий прототип героев множества повестей и романов Крапивина). Читатель оказался благодарным. Во всяком случае, к «роману» Пашка отнесся вполне благосклонно и тут же предложил проверить написанное на своих одноклассниках.

Отзыв последовал уже на следующий вечер — и отзыв более чем вдохновляющий: «Все говорят, что ты пишешь, как Жюль Верн. Валяй дальше!».

Особо стоит упомянуть и его знаменитую «Тень каравеллы» — повесть, зернышко которой дало свои первые побеги именно в далеком сорок пятом году, когда, сидя в одиночестве, в холодной комнатке, маленький Слава пытался отвлечь себя от тревожных мыслей и не пугаться темных углов.

«Лампочка горела слабо — станция давала неполное напряжение. Я спустил ее на длинном шнуре к самому столу, взял лист бумаги и сел рисовать… Мерзли пальцы. Время от времени я бросал карандаш и грел их, обхватив лампочку. Но тогда тени от моих рук темными крыльями бесшумно взлетали по стенам и погружали всю комнату в сумрак. В черном окне ярче вспыхивала зеленая, как волчий глаз, звезда…».

Пытаясь согреться, Слава собирает растопку для печки и натыкается на книжку «Остров сокровищ». После прочтения первых страниц забываются страхи, забывается холод. Приходит сосед Пашка, и чтение продолжается уже вдвоем — и длится оно на протяжении трех вечеров. Книгу потом перечитывают еще пару раз, и в итоге вирус моря заражает обоих мальчишек. Тогда-то и появляется карта, возле которой Славик со своим старшим другом засиживаются часами, выдумывая всевозможные морские приключения, повторяя подвиги героев Сергея Григорьева (роман «Малахов курган»), Жюля Верна и Льюиса Стивенсона, знакомясь с дикарями Миклухи-Маклая, выискивая старинные клады, открывая новые острова и, конечно же, уничтожая вражеские корабли.

Идея подобной игры легла позднее в основу книги, ставшей, безусловно, визитной карточкой писателя.

1946-й — год, казалось бы, послевоенный, скрашенный осознанием одержанной Победы, однако голод, холод и неуют продолжаются. Иногда они доводят до полного отчаянья, тем более, что мама, Ольга Петровна, ждет ребенка. Неудивительно, что эти месяцы Крапивин также запомнит на всю жизнь, хотя писать об этом откровенно попробует лишь значительно позже. (...)

Тот же голод многих людей в ту суровую пору толкает на воровство. Рабочие расположенной неподалеку пекарни прячут бракованные хлебные корки, а после перебрасывают через забор своей родне. Павел Шадрин с друзьями прокапывает на территорию хлебокомбината самый настоящий подземный ход и таскает бракованный хлеб. Именно такую добычу нередко приносит он домой и, во многом искупая свой грех, делится хлебом со Славкой. Шепотом он спрашивает: «Слав, хочешь хлебушка?», и вопрос звучал, как сладчайшая музыка, которую Крапивин не забыл и поныне. Увы, такая «сладкая» жизнь длилась всего-то пару месяцев, а после ход обнаружили и засыпали землей. Причем к ребятам пришла женщина с хлебопекарни и объяснила, что голодных детей хватает и у них, и если бы ребята не жадничали — им бы и дальше разрешали подобную «шалость». Другими словами, работники хлебопекарни знали о том, что творится у них под носом, но до поры до времени не принимали мер, понимая, как трудно приходится всем.

Вот как в книге Крапивин вспоминает те времена:

— Голод в этом детстве сопровождал меня постоянно. И не только меня, а всех в нашей семье. Осенью сорок шестого оказалось, что еды в доме никакой, кроме ежедневных хлебных пайков, за которыми стоишь в очереди по несколько часов, а потом мама делит их на ломтики, чтобы растянуть на весь день.

Про любимое лакомство

Другим любимым лакомством был жмых от семечек подсолнечника, остающийся после производства масла. Огромные плитки жмыха порой сбрасывали ребятишкам с заводских телег. Плитки раздалбливали на кусочки, делили поровну и ели.

И точно так же запомнился будущему писателю согревший его мальчишка из параллельного класса — уже в колхозе, куда их, школьников, вывозили на уборку урожая. Только вот спали они в неотапливаемых сараюшках, на соломенных матрасах. По ночам мерзли страшно, и однажды, увидев дрожащего Славку, малознакомый паренек прилег рядом и обнял его. Вдвоем они согрелись и быстро уснули.

Про дружбу сына попа с сотрудником КГБ

Чрезвычайна интересна история, касающаяся семьи Крапивиных: в молодости отец писателя Петр Федорович служил псаломщиком в церкви села Филиппово, в Вятской губернии, но вынужден был уехать, опасаясь репрессий. Причиной послужили разногласия с одним из служителей церкви, который открыто провоцировал прихожан на неповиновение власти, чем попросту подставлял людей, подвергая их жизни немалой опасности (...) О ропщущем молодом псаломщике немедленно становится известно «компетентным органам», а после происходит нечто удивительное: избежать ареста помогает один из сотрудников НКВД, который накануне готовящегося задержания предупреждает Петра Федоровича об опасности и честно советует исчезнуть.

Судьба вяжет кружева согласно своим загадочным правилам, и много позже (спустя почти сорок лет!) ситуация повторяется в жизни уже повзрослевшего Владислава Петровича, ставшего к тому времени известным детским писателем. На дом к нему явится старший оперуполномоченный КГБ Аркадий Шпетный и расскажет, что в «компетентные органы» поступил анонимный донос, сообщающий, что гражданин Крапивин, сын попа, проповедует детям антисоветчину. Признание же свое Аркадий Шпетный закончит тем, что «ознакомившись с книгами писателя, он решительным образом не находит в них никакой антисоветчины и даже делает для себя вывод, что Крапивин приобщает детей к ценностям исключительно добрым и вечным». Разговорившись, они с удивлением узнают, что и учились ранее по соседству (на смежных факультетах), и даже занимались в одной секции фехтования у одного тренера. Во многом совпадают у них и литературные пристрастия, отношение к музыке и поэзии. В результате — ход анонимке дан не был, а Аркадий Александрович становится другом и соратником Владислава Петровича, более того — сочиняет музыку к стихам Крапивина (воистину вирус творчества заразен!) и даже исполняет песенные баллады на праздниках «Каравеллы».

Писатель Андрей Щупов рассказал про один день из жизни крапивинского отряда «Каравелла»

Началось же всё с того, что с семейством Сёмочкиных, давних друзей «Каравеллы», мы добрались до Малого Конного полуострова, на котором располагалась морская школа ДОСААФ, давшая место для яхтенной базы отряда. То лето не баловало теплом, небо с раннего утра обложило серой хмарью, по улицам гулял вполне бодрящий ветерок — словом, на пляжи совершенно не тянуло. Однако Марина Сёмочкина, мать двух штурманов, Олега и Валерия, уже несколько лет входящих в состав каравелловских экипажей, заверила меня, что погода для парусной практики вполне подходящая, что мертвый штиль был бы значительно хуже, и что за здоровье ребят можно совершенно не опасаться. На базе постоянно дежурят двое врачей, но и тем, кроме редких ушибов, лечить обычно нечего. О простудах дети забывают с первых дней выходов на воду и не вспоминают до самого сентября. Словом, «психосоматика рулит здесь полным ходом»(...).

Вся команда — шестеро человек, включая меня. Самой младшему члену экипажа — восемь лет, самому старшему — 50! Работа кипела. Яхты, что покоились на берегу, всем миром переносили к причалам, аккуратно спускали на воду. Суда отшвартовывались и одно за другим стремительно выходили в «открытое море».

Обед прошел быстро и организованно, и вновь, в противовес детским лагерям, никто не стал объявлять никаких сон-часов. Неспешно, однако и не теряя времени попусту, отряд вновь занялся подготовкой такелажа. К этому времени ветер окреп, волнение на пруду заметно усилилось. Я полагал, что снова прокачусь на «Геке Финне», но властью командора был пересажен на моторный катер. Легкая досада очень быстро прошла, поскольку идти под парусом — здорово, зато с катера я имел возможность окинуть взглядом разом всю флотилию, а зрелище того, честное слово, стоило. Кильватерная колонна из трех десятков судов вытянулась на километр с лишним, солнце, проблескивающее сквозь тучи, било желтым металлом по свинцовой воде, вырывая яхты яркими мазками. Это было не стадо, бредущее абы куда, это был действительно отряд, группа парусных судов, повинующаяся командам командора. Следуя за разогнавшимися парусниками, я воочию ощутил ту силу и тот гипноз, что чувствуют флотоводцы, ведущие в бой свои многопушечные армады. А вскоре на связь с нами вышел и Владислав Петрович, Командор номер один. Со своего балкона, точно с командного пункта, Крапивин наблюдал через всесильную оптику за нашими передвижениями и, разумеется, выдавал громовые раскаты, которых экипажи не слышали, зато прекрасно слышала Лариса. Команды Командора тут же дублировались через мегафон, нерадивые экипажи торопливо исправляли допущенные промахи (...)

По возвращении на базу также никто не побрёл отдыхать. Экипажи занялись сворачиванием парусов, приборкой инвентаря, вычерпыванием воды. Те же, кому «повезло» с аварией, брели с покореженным рангоутом в мастерские. Самые мокрые сушились, самые маленькие позволяли себе вполне детские игры. Кстати, на многих яхтах я видел привязанные к мачтам игрушки — явное подражание знаменитому и многоопытному зайцу Митьке, успевшему повисеть на шкотах огромного количества разноранговых парусников (..)

Проведя один день в «Каравелле» на правах рядового матроса, я имел возможность познакомиться с этим феноменом поближе. И смело докладываю, что ни одного грубого слова за этот день я не услышал, не увидел ни одной стычки, ни одного пендаля или даже легкого подзатыльника, не говоря уже о драках. Это среди кипучего ребячьего царства в сто тридцать голов!(...)

Случались ли срывы в «Каравелле»? Да, бывало и такое — о некоторых из них Крапивин вспоминает достаточно болезненно. Не так уж много насчитывалось подобных случаев, однако и они давали повод для размышлений. Одного парнишку уличили в воровстве отрядного имущества, другой лгал, третий связывался со шпаной и вёл, таким образом, двойную жизнь. (...)

Хватало и таких случаев, когда в отряд приходили «белые вороны» и «изгои» — словом, те, с кем решительно не уживались школьные коллективы. Многие из них числились в означенных «коллективах» как безнадежно тупые, чудаки и психопаты. В одних учреждениях их откровенно «прессовали», в других попросту не замечали. Более того, родители тоже не знали, что с ними делать — беспрестанно меняя школы, переводя из одного класса в другой, посещая дорогих врачей и психологов. И с этими детьми «Каравелла» творила «обыкновенное чудо». Замкнутые, ощетиненные, запуганные и настороженные, в отряде они сначала расслаблялись, а после с удивлением принимались открывать в себе качества, о которых ранее даже не подозревали. Менялась среда, появлялись и всходы. Кто-то из них начинал шутить, улыбаться и даже (о ужас!) высказывать собственное мнение. И самое удивительное, что окружающие их слушали!

О счастливом «художественном треугольнике», в котором оказался Крапивин, поминают многие. Думается, это не простое совпадение, что три замечательных художника и человека с одним именем стали его друзьями: Евгения Стерлигова, Евгений Пинаев, Евгений Медведев.

Евгений — имя творческое, и совпадение в данном случае не случайно. Крапивин в очередной раз продемонстрировал всем маленький фокус и создал мини-кристалл, очутившись в центре «евгенического» треугольника. Встань между двух Вов, двух Кать или двух Сергеев — и запросто можно загадывать желание (...)

Пинаев

Сколько стенаний я выслушал по поводу безвозвратно погибших картин «муравейника», первого пристанища юных каравелловцев. Ведь именно его стены Евгений Пинаев украсил морской росписью, превратив весь первый этаж здания на улице Прониной в подобие древней крепости, окруженной пенными волнами, парящими чайками и парусными судами. (...)

Сам же Евгений Пинаев полагает «виновником» своего писательства именно Крапивина, описывая это в следующих выражениях: «…Благодаря ему и только ему, появилось третье моё «полено», которое я бы не назвал даже «полуписателем». Общение привело к первым опусам, опубликованным там и сям, двум книгам прозы и вступлению в Союз писателей СССР с ликом вождя мирового пролетариата на корочке членского билета…».

Именно так всё и произошло. Мало было Пинаеву красок и моря — так снова взялся писать! Но зажег-то его на этот шаг всё тот же Владислав Петрович. Уж что-что, а зажигать Крапивин умел — успел накопить богатый опыт за время работы в отряде.

Впоследствии они вместе ездили к морю, встречались иногда в Свердловске, иногда в Тюмени, то и дело совершали совместные вояжи. Ну, а в роли декоратора и оформителя Пинаев был просто незаменим. Об уровне их отношений можно судить по шутливым виршам, которые Крапивин во множестве сочинял и посвящал другу:

Эжен Иваныч де Пинэ!

В день именин позвольте мнэ

Вручить в подарок сей талмуд.

Отныне предстоит вам труд

Его читать,

за перегрузки

Меня ругая по-французски.

А впрочем, будет труд простым:

С французским справитесь вы смело –

Герои Ваши то и дело

Используют язык Вольтера.

Вы в этом качестве умело

Сравнялися со Львом Толстым.

Пусть море далеко, но снова

О нём писать приходит срок.

Запрём печали на замок.

В листве на улице Бажова

Шумит балтийский ветерок.

(13 сентября 1986 г.

Поезд «Урал», Москва — Свердловск)

Стих послужил сопроводительной надписью к подарку — французской «Энциклопедии кораблей», купленной в Москве…

Стерлигова

С Евгенией Ивановной Стерлиговой Крапивин знакомится хотя и не на корабельной палубе, но в месте, не менее для писателя знаковом, — в редакции журнала «Уральский следопыт».

Если пытаться описывать Евгению Ивановну коротко, то это человек эмоциональный, удивительно открытый и, бесспорно, талантливый. И точно так же эмоционально она описывает свое знакомство с Крапивиным:

«Так получилось, что, работая в журнале «Уральский следопыт» в 1971 году я прочитала рукопись «Летчика для Особых Поручений». Прочитала — и обмерла от восторга. Тогда просто не было подобной литературы, вокруг царила скукота. А тут такой роскошный, объемный мир! То, что этот пронзительно талантливый автор — мой земляк, решило дело. Я тут же побежала в редакцию журнала и через коллег познакомилась с Владиславом Петровичем. Разумеется, я стала его иллюстрировать! А через два года я уже жила радостями и проблемами крапивинского отряда «Каравелла», на старом бабушкином «Зингере» шила для ребят яхтенные паруса, оформляла с ними стенгазеты…».

Медведев

1965-й год — год публикации в столичном журнале «Пионер» крапивинского рассказа «Такая была планета». Иллюстрации выполнены художником Евгением Медведевым, с которым Крапивин первым знакомится — за два года до встречи с Пинаевым и за шесть лет до Евгении Стерлиговой (...)

2008 год, юбилей Крапивина, круглая дата — 70 лет. В это же самое время проходит третья «Крапивинка», и дипломы «За создание высокохудожественных произведений в области иллюстрирования детской литературы» получают все трое друзей: Стерлигова, Пинаев, Медведев. Это подарок не только им, но и самому писателю, в кои веки собравшему своих друзей под одной крышей. Еще одна награда — это звание «Почетный командор», присвоенное всем художникам решением ребят из «Каравеллы». Сам Евгений Медведев называет свое «Командорство» одной из самых дорогих наград. Согласно отрядному уставу звание «Почётный командор» присваивается самым надёжным, испытанным и многолетним друзьям отряда. Тем, кто постоянно заботится об отряде и помогает ему… Отныне все три художника — Медведев, Стерлигова и Пинаев — становятся обладателями этого почетного звания. Это не награда за выслугу лет, это искренняя оценка детей, прекрасно знакомых с творчеством художников.

Бугров

По определению петербургского писателя-фантаста Андрея Балабухи, «это был редактор милостью Божией, на которого просто в голову не приходило обижаться — даже когда он что-то правил и убирал». Мягкий, интеллигентный, предельно скромный, он был потрясающим работягой. Захаживая в редакцию «Уральского следопыта», я ни разу не мог застать его обедающим, отдыхающим, делающим паузы в курилке или на крыльце родной редакции. Он был всегда «в седле» — за столом, заваленным кипами рукописей. Этому человеку (в отличие от иных грозных редакторов) было особенно легко звонить.

Студенческие годы — это время особой плотности, и за минувшие стремительные годы Крапивин с Виталием Бугровым и третьим другом — Леонидом Шубиным, конечно, успели многое пережить, а еще больше переговорить, перепеть и передумать. В совместных фантазиях юные литераторы осуществляли активный поиск своих еще не разведанных творческих троп. С Виталием Крапивин снимал тогда комнатку на двоих, и тогда же, в пятьдесят девятом, Бугров дарит своему другу стихи. Написаны они были значительно раньше — еще в школьные годы и посвящались не Крапивину, но очень уж подходили к той ситуации, поскольку на 5-м курсе Владислав Петрович переселяется к своей старшей сестре Людмиле, и в каком-то смысле расстается с Бугровым. Отныне они встречаются только на занятиях.

Казанцев

Из воспоминаний Крапивина:

— Говорить о литературных, журналистских и редакторских достоинствах Сергея Казанцева — это пусть делают те, с кем он рядом долгое время грыз горький хлеб названных выше профессий. А я был с ним рядом в других ситуациях. Больше всего — под парусами и флагами флотилии «Каравелла», которая в восьмидесятые годы переживала свои звездные часы: были только что построены новые яхты — «Штурманы». Сергей пришел в наш отряд и стал инструктором вскоре после истории с громкой публикацией. То, что он удивительно легко вписался в команду, говорит о множестве его достоинств. Потому что не всякого взрослого, если он не выпускник отряда, каравелльская братия принимала в свои ряды и к тому же признавала инструктором, то есть командиром.

Есть у Сергея и таланты, о которых знают далеко не все. Например, актерские. Как великолепно сыграл он роль затюканного представителя общественности в фильме «Манекен Васька», который снимали в отряде «Каравелла»! Честное слово, будь моя воля, я не пожалел бы «Оскара» за лучшую эпизодическую роль!..

А еще медицинские способности, которые в сочетании с готовностью прийти на помощь страждущему дают изумительные результаты. Конкретный пример. Лет пятнадцать назад на пирсе Верх-Исетской водной станции меня прихватил приступ остеохондроза. В спине адская боль, ноги еле двигаются. Я лежал животом на горячих от солнца досках и стенал. Ребята молча сострадали. А что они еще могли?

— Помочь? — участливо спросил Сережа.

— Спаси, если можешь... — выдавил я.

В спину мне воткнули и крутнули там рукоять тяжелого шлюпочного весла. Потом оказалось, что это не весло, а Сережина босая пятка. Я обмер, взвыл и... понял, что после мгновенного удара этой боли всякая другая боль исчезла. Я мог жить дальше! Но человек неблагодарен. Я вскочил и погнался за инструктором Казанцевым, громко обвиняя его в вероломстве, шарлатанстве и зверстве. А он, убегая, тоже кричал: смотрите, мол, ожил ведь, вон как бегает, а еще недоволен! И наконец смаху сиганул с причала в воду...

Спина с той поры не болела у меня полгода...».

Про недругов

И если мы говорим о друзьях Крапивина, то стоит помянуть и его недругов с недоброжелателями.

По признанию самого писателя, детская его память сохранила трех главных врагов. Один из них — это «чин районного масштаба», с которым Крапивин столкнулся в общежитии белорусского полпредства в Москве, где писатель ненадолго задержался с отцом. Будучи соседом, этот человек голословно обвинил Славу в краже фотокассеты, и это выглядело чрезвычайно отвратительно. Вторым был рыжий лесосплавщик, возможно, из числа тогдашних заключенных, намеренно утопивший лодку, в которой юный Крапивин со своими друзьями путешествовал по реке Туре. И третьим стал учитель рисования (хотя, может, и не стоило здесь именовать его учителем), однажды устроивший Крапивину унизительный обыск. О двух первых он впоследствии написал в «Золотом колечке на границе тьмы» и в повести «Босиком по Африке». Но и вне конкретики данные образы поработали на его произведения, наделяя нюансами и правдивыми штрихами литературные портреты негодяев и хапуг.(...)