Валентин Гафт, народный артист России, наш «Современник»: «Плюнул в вечность…»

Валентин Гафт принадлежит к той плеяде великих актеров, которые кроме восхищения и поклонения вызывают живой интерес. Он по праву считается одним из лучших и оригинальных чтецов. По предложению Олега Ефремова Гафт вдруг совершенно неожиданно как для себя самого, так и для других стал сочинять эпиграммы. Это была ирония над собой, над другими. Он никого не хотел обидеть, обличить или поссорить. Просто хотел таким образом сказать какую-то свою правду. Среди них были ироничные, как, например Армену Джигарханяну...

Гораздо меньше на земле армян,
Чем фильмов, где сыграл Джигарханян.

... или Олегу Ефремову...

Олег! Не век — полвека прожито!
Ты посмотри на рожу-то!

А были и очень острые, как, например Ирине Алферовой...

Не будет у тебя успеха,
Ведь ты, красавица, не Пьеха.
В постели делай свой успех —
На сцене это делать — грех!
И средь интимнейших утех
Ирина лучше б.... й всех.
Кончай хождение по мукам,
Сыграй с искусством ты разлуку.

или Михаилу Боярскому...

Зачем ты так орешь,
Словно ограбленный еврей?
Ты Д'Артаньяна не тревожь,
Он дворянин, а не плебей.

Сам Валентин Иосифович к себе часто бывает строг. Конечно, тут с ним можно не соглашаться. Просто его хлесткое мнение, звучащее порой как не подлежащий обжалованию приговор, — это требовательность не строгого ворчуна, а чистого идеалиста. К сожалению, сейчас этот тип в природе почти не встречается, поэтому большинство Гафта не понимает и не слышит. А зря…

— Валентин Иосифович, я с уважением отношусь к вашему творчеству…

— Да какое там творчество! Мне оно не очень нравится — это главное... Много в кино я сыграл того, чего играть не следовало бы. Плюнул в вечность, как говорила Раневская.

— И тем не менее не все могут позволить себе сходить на спектакль, особенно в глубинке, и большинству ваших поклонников вы знакомы именно благодаря кино. Запомнилась ли вам первая работа в кино?

— Еще как запомнилась! В кино я начинал с такого же оглушительного провала, как и в театре. Это был фильм «Убийство на улице Данте». Я вышел на съемочную площадку и не мог сказать двух слов. Увидел Ромма, увидел Козыреву, увидел Плятта и остолбенел. Помню, как второй режиссер сказал за моей спиной: «Как мы ошиблись в этом парне». В кадре я произнес свою реплику каким-то сдавленным женским голосом. «Ничего, ничего, — успокоил меня Михаил Ромм, — будет у нас такой застенчивый убийца».

— Почему, когда вам что-то в своей работе не нравится, вы об этом говорите открыто и смело, а когда нравится — молчите, предпочитаете не оценивать? Причина же не только в скромности.

— Если что-то нравится — не надо об этом говорить. А если не нравится — надо выкидывать это и говорить раньше, чем кто-то со стороны тебе это скажет (Смеется.).

— При такой самокритике как вы относитесь к критике со стороны? К театральной критике, например?

— «Как столб относится к собакам, так отношусь я к критикам-писакам». Это я написал довольно давно. Критику я последнее время почти не читаю. А в театре, конечно, вывешивают статьи критиков. Но я в театр очки не беру — подойду к стенду и ничего не вижу (Смеется.).

— Кажется, я могу уже угадать ваше мнение по поводу телевидения…

— Я не хожу на телевидение вообще. Меня очень часто приглашают в какие-то программы, даже политические — и НТВ, и ОРТ, и РТР. Отказываюсь. Я не люблю сейчас телевизор, страдаю оттого, что там вижу. По-моему, это опасно, потому что если долго смотреть, то можно и не освободиться. Хотя иногда, знаете, я не прав. Качество сериалов за последнее время все же повысилось, появились очень хорошие актерские работы.

— Валентин Иосифович, в этом году вам исполняется 75 лет…

— Так называемых юбилеев я терпеть не могу! Есть такое жуткое стихотворение:

Цветы не помещались в вазу,
Их положили в рукомойник.
И юбиляр казался сразу
И именинник, и покойник.

Вот так я отношусь к юбилеям.

— И тем не менее 75 лет — это целая эпоха. Понимаю, что сравнивать времена невозможно, но все же когда вы чувствовали себя более защищенным? Или, грубо говоря, более комфортно? И было ли вообще такое чувство?

— Все это связано с твоим возрастом, а не со временем, в котором ты живешь. Мы, как и все, жили в общей квартире, в маленькой комнате. В восемнадцатиметровой комнате мы жили вчетвером — мать, отец, сестра и я. Я не знал, что это такое — иметь отдельную квартиру. А когда узнал, что у моего приятеля отдельная квартира, я не поверил. И подумал, что кто-то просто на время выехал. А потом, когда я женился, условия совсем ухудшились — соседей было, кажется, человек сорок и столько же кошек и собак. А сейчас, в начале XXI века многие живут точно так же. Отъезжаешь сто пятьдесят километров от Москвы, видишь, как живут люди, и все тебе становится ясно. И попробуй еще доехать по этим дорогам. И думаешь — неужели за целый век нельзя здесь было сделать дороги? Или чтобы у людей в домах горел свет и была чистая вода? Ничего не сделано! А сколько людей у нас живут так! Живут и, кстати, улыбаются еще.

— С возрастом вы стали серьезнее относиться к жизни?

— Не-ет, я точно так же отношусь. Просто сил уже тех нет, нет такой энергии. Вот это сдерживает. Говоришь себе: куда ты, парень, остановись! Но иногда кажется, что-то еще может произойти, как вспышка какая-то на Солнце… Ощущение, что может. Хотя бы иллюзию этого сохранить. Иначе просто жить неинтересно.

— У вас есть эпиграмма об актерах, которая заканчивается так: «Чужую жизнь играю как свою, а стало быть, свою играю как чужую». У вас в последнее время были моменты, когда вы понимали, что проживаете не вполне свою жизнь?

— Вообще, лучше не думать о том, что когда-то написал (Смеется.). Профессия такая: в жизни что-то накапливается, а потом это проявляется или не проявляется на сцене. И это, конечно, опасно: можно превратить себя не в человека, а в артиста — и в жизни, и на сцене, где все идет на продажу.

— По закону жанра я должна спросить: как живут вместе два творческих человека — Валентин Гафт и Ольга Остроумова?

— Очень хорошо живут. Никаких домашних споров и взаимных восхищений.

— Но вы же обсуждаете работы друг друга, проблемы в работе над ролью?

— Да. Оля делает очень много точных подсказок, помогает разбираться в роли.

— Что вас сейчас увлекает кроме театра?

— В театре я не работал давно, поэтому как раз сейчас увлекает именно театр. Ведь ты сам не знаешь, что с тобой происходит, когда ты бездействуешь, от чего ты очищаешься, что приобретаешь. Но это происходит. Мне надо проверить.

— Ваши коллеги говорят, что вы стали менее саркастичным и язвительным.

— Возможно. Но я и не был никогда таким. Я эпиграммы писал для удовольствия, для радости. А сейчас исчезло. Не хочется обижать людей. Кончилась та естественность и легкость. Я стал лучше относиться к людям, я по-другому на них смотрю.

— Что на это повлияло?

— Само произошло. Никто меня не наказывал. Просто время пришло.

— Подобреть? Или как это назвать?

— Наверное, подобреть... Хотя я никогда не был злым. Но эпиграммы больше не пишу. Не хочется.

— Что может вызвать у вас смех?

— Глупость. Иногда жалко становится человека. Например, одному чтецу я как-то написал: «Ошибка у него в одном — он голос путает с умом».

— Кстати, одно время вас называли секс-символом…

— Да?! А я и не знал про это! Пребывал в счастливом неведении. Сейчас очень хорошего артиста Александра Балуева называют секс-символом. Я думаю, что он заслуживает большего, он гораздо шире, чем секс-символ... Такое неприятное название, кажется, что-то из аптечных товаров: мне, пожалуйста, парочку секс-символов. Большой и маленький. Это название, по-моему, унизительно.

— Валентин Иосифович, интересно, верит ли человек с таким скептическим складом ума, как у вас, в счастливый случай?

— У меня по линии театра всем руководил случай, а по линии кино никакого особенного счастья не было. Но на кино я никогда особо и не рассчитывал. Мне в последнее время предлагают мало ролей. Ну, может, это и к лучшему. Я вообще в кино не очень умею сниматься. «На всю оставшуюся жизнь», «Таня», рязановские картины — вот и все приличные работы. А в театре у меня были какие-то мечты, и там больше получилось. Наверное, как себя настроишь, так и будет.

— Вы свой дом бережете как место для жизни, не путаете его с репетиционной?

— Нет, конечно. У нас дом очень хороший. Я могу там оставаться самим собой, мне не надо притворяться. Крайне важно иметь такой дом, в котором бы тебя не разрушали противоречия. То есть они есть в самом лучшем доме, иначе можно погибнуть оттого, что будет слишком хорошо, идеально. Обязательно должно быть что-то, что мне надо преодолевать, возможно, терпеть во имя чего-то еще. Иначе и быть не может.

— Валентин Иосифович, вы скажете что-нибудь, а потом смотрите в сторону. Кажется, вы все время думаете о чем-то другом...

— Думаю о следующем интервью с вами. Думаю о том, чего еще не сказал. И о том, о чем вы не спросили.