Специальный проект 72.RU
Полусгнившие деревянные домики, большие старинные дома с резными ставнями и выбитыми окнами, покосившиеся избушки, наполовину утонувшие в земле — Тюмень кишит вековыми постройками. «Почему их до сих пор не снесли?» — наверняка думали вы, когда видели современные ЖК, где по соседству скромно приютились обшарпанные здания. Всё потому что именно они для сотен тюменцев продолжают быть единственным жильем. Даже если в них никогда не горит свет, разрушена баня, нет воды и отопления.
На краю улицы Верещагина стоит мрачный деревянный дом с облезлой синей краской. Пластиковые окна кажутся на нем чем-то чересчур современным и лишним. Из-за стекла выглядывает старушка и провожает взглядом до ворот. Там стоит еще одна женщина — она заводит нас в дом. Внутри квартиры ее бодрый голос резко сменяет больной и тихий хрип.
Виктория и Людмила Проскурины
— Вот видите, как мы живем... что заработали, так и живем. Подкопили немножко на интернет, купили компьютер. У нас наводнение было в 2016 году. Представляете, девочки, тут всё стояло в воде. Как с крыльца выходишь — всё в воде было. Потом идешь по воде и она доходит до угла. После этой воды холодной у мамы начали ноги болеть, а у меня пальцы сводило. Я ходить не могла. И самое главное — никому мы не нужны. Я надеюсь, что дом снесут. Дом у меня гнилой.
Людмила и Виктория живут в доме на Верещагина больше 30 лет. Они приехали сюда из давно не существующей тюменской глубинки, название которой сами уже не помнят.
Виктории 47 лет. Она никогда не была замужем и не работала. Окончила школу, отучилась на повара и с тех пор жила сначала на зарплату, а потом — на пенсию мамы. С шести лет Вика стала помогать ей на почте и отморозила руки, поэтому физически трудиться, говорит, не в состоянии.
Виктории 47 лет. Она никогда не была замужем и не работала. Окончила школу, отучилась на повара и с тех пор жила сначала на зарплату, а потом — на пенсию мамы. С шести лет Вика стала помогать ей на почте и отморозила руки, поэтому физически трудиться, говорит, не в состоянии.
— Поработать я не смогу. У меня все пальцы на руках и ноги обморожены. Сейчас жду, когда пандемия пройдет, чтобы грыжу вырезать. Если отдыхаю, то только лежа на диване возле телевизора или компьютера. А куда мне ходить? На дискотеки — я уже старая. Я съезжу, возьму продукты или в магазин могу сбегать. И это моя работа. Мы живем на отшибе. И моя мечта… может, государство на нас посмотрит. Люди вон коттеджи на нашей улице настроили… а мы вон как живем.
На Викторию легла вся работа по дому. Она каждый день носит воду флягами с колонки, колет дрова и ухаживает за мамой. Этим она оправдывает свою невозможность зарабатывать.
Сейчас Виктория живет со своей 67-летней мамой Людмилой. Вместе они пытаются выживать на 17 тысяч в месяц. Денег постоянно не хватает, поэтому приходится по воскресеньям ходить за едой к вокзалу: там собираются бомжи, пенсионеры и бедные семьи. Виктория уносит оттуда целые контейнеры с гречкой, перловкой, макаронами, когда как повезет.
Вчера, жалуется женщина, положили мало, потому что народу у вокзала начало собираться всё больше.
— Конечно, мы не шикуем. 2–3 раза в месяц покупаем курицу. А сейчас и курица подпрыгнула [в цене]. Вот хожу по «Магнитам» и смотрю, где что по акции. Живем мы с запасом. Никогда не покупаем мясо. Ни говядину, ни свинину, не телятину. Если захочется косточек, то схожу в «Сельский дворик». Но только если сильно захочется. Икры мы сроду не ели. Я по воскресеньям сначала езжу на Энергетиков, потом к вокзалу — там кормят. К колодцу девочки приезжают, и мы там собираемся. Я приезжаю с чеплашками и беру на всю семью. Там очень много людей собирается. Я, верите-не верите, люблю картошку! Обжариваю ее на плите, без сковородки.
Мама Виктории, Людмила, больше десяти лет не работает из-за диабета. На крючке возле двери весит курточка от «Почты России» — последняя ее обновка из прошлой жизни. С тех пор она никогда одежду не покупала. Кофты, штаны, белье им приносит социальный фонд «Сева».
— Я на почте поработала с 1981 года. Сейчас у меня пенсия — 17 тысяч. Мы вдвоем живем только на эти деньги. А при том у мамы (86-летняя мама Людмилы до недавнего времени жила с дочерью и внучкой, но переехала. — Прим. ред.) деньги не берем. Она говорит, что копит на смерть. Если деньги какие-то остаются, откладываем на печь. Нам нужно печь переложить, это стоит 70 тысяч. Электричество мы включаем помаленьку, очень редко. Мы включаем, погреемся немножко и выключим. А так в одежде спим, в валенках ходим.
В квартире нет ни бани, ни туалета, ни душа. Роскошью женщины считают раз в неделю сходить в общественную баню. В остальное время они моют голову и умываются в жестяном тазике.
— Мы кастрюлю воды греем и в тазике моемся. Летом нам вообще хорошо: мы на улице моемся. Я, бывает, могу позвонить подружке и у нее помыться. Вещи стираем на руках, а летом — в корыте.
О чем бы мы ни говорили, все диалоги то и дело сводятся к желанию двух женщин получить квартиру вместо своего старенького дома.
— А зачем нам тут ремонт делать?! Снесут же или сгниет!» — с недоумением говорит Виктория. И продолжает собирать из мусорки плюшевые игрушки, ходить по воскресеньям за едой к вокзалу и мечтать об однушке где-нибудь рядом.
За сгорбившейся спиной аккуратно причесанной женщины — выломанные ставни, разбитые окна и почти сгнивший забор. Это место когда-то было складом для вещей Татьяны и ее дочери. Они приехали из Аромашево 6 лет назад. Несколько месяцев жили в больнице: дочка сильно болела. А потом она умерла и склад вещей в покосившемся деревянном доме стал для Татьяны жильем.
Татьяна Макаренко
— Я вообще тюменская. Дело в том, что в свое время у меня была внематочная беременность. Для того чтобы забеременеть, нужно было поменять место жительства и климат сменить. В Аромашево купила дом, потом сюда вернулась. У меня изначально дочь сильно заболела. Нам жилье было не нужно, нам нужно было место, где хранить вещи. Потому что мы всё время находились в больнице. А 6 лет назад дочка умерла… и я осталась здесь. Этот дом снимаю за 2 тысячи, плюс коммуналка. Мне нравится здесь. И место тихое, и воздух чистый.
В крохотной комнатке Татьяны — две кровати, стул и столик. Бросается в глаза идеально ровное постельное с плотно утрамбованной подушкой. Под столом — переполненная коробка с таблетками. В углу — портреты счастливых внуков где-то на море.
У окна, занавешенного шторой, — черно-белый снимок дочери. Иногда женщина смотрит на него — наворачиваются слезы, голос становится тише. Она продолжает:
— Раньше я работала в торговле, проработала там 18 лет. Подрабатывала кондуктором. Сейчас 6 лет, как на пенсии. Мне 60 лет. Ушла с работы по состоянию здоровья. Сейчас моя пенсия — 11 300. Я с такой пенсией не согласна. На лекарства уходит около 4 тысяч. Остальное — на еду, аренду дома. У нас же и подработки были, а их даже не засчитали. Проблема всех бедных в том, что идет несправедливое начисление пенсии. К примеру, моя мама работала кассиром и нам хватало ездить на юга. Жили мы хорошо, даже лучше некоторых. Мне так казалось.
У женщины нет холодильника.
— А что там хранить? — возмущается Татьяна. На улице стоит пара пластиковых контейнеров с гречкой и морковкой — их она привезла оттуда, где кормят бездомных.
— А что там хранить? — возмущается Татьяна. На улице стоит пара пластиковых контейнеров с гречкой и морковкой — их она привезла оттуда, где кормят бездомных.
— Я езжу к вокзалу: там бесплатно кормит «Милосердие». В четверг — греча на пшенном молоке с сахаром. Если бы не кормили, то пошла бы в реабилитационный центр. Что теперь делать?
У Татьяны есть дочь и четыре внука. Ей никто не помогает, она сама старается о них заботиться —
иногда сидит с детьми или готовит.
Развлечением она считает еженедельный поход в общественную баню или учебный комбинат, где подстригают за 50 рублей. Чтобы немного увеличить свой доход, собирает картон. В ее ограде его гигантская куча. «Вот и на 500 рублей уже насобирала», — улыбается женщина.
Пробираемся через темный коридор, перешагиваем ворох грязных курток, разломанный порог, кучу мусора.
— Вы ведете нас показать свою кладовку? — спрашиваю я.
— Почему? Там человек живет, — смеется Татьяна.
Попадаем в еще одну квартиру по соседству с домом Татьяны. Откуда-то из темноты выходит женщина и испуганно кричит: «Что вам нужно?»
— Вы ведете нас показать свою кладовку? — спрашиваю я.
— Почему? Там человек живет, — смеется Татьяна.
Попадаем в еще одну квартиру по соседству с домом Татьяны. Откуда-то из темноты выходит женщина и испуганно кричит: «Что вам нужно?»
Лариса Голубева
У Ларисы Голубевой — проблемы со слухом и ментальным здоровьем. Раньше женщина жила в квартире в Зареке. Ее там часто избивали, она любила выпить. Новое жилье для нее нашла Татьяна, с которой они познакомились в социальном центре. Лариса говорит несвязно, иногда неразборчиво и спутанно.
— У меня проблемы со здоровьем. Мне срочно нужно было убегать, мне нос там разбили. Я живу здесь третью зиму. Приехала с Зареки, там жила на квартирах. В последнее время жила на Тундровой.
Пенсия Ларисы — 11 300 рублей. С 17 лет она работала посудомойщицей. В последнее время трудилась в университете уборщицей. Сейчас ей 59 лет. Выплаты ей хватает только на еду и лекарства. Экономить приходится даже на электричестве — в спальне Лариса выкрутила лампочку.
— Я на одежду нынче 10 000 потратила. Купила пуховик с капюшоном. А так покупаю штаны, плавки. Хочу завтра в баню сходить. Много уходит на еду. Иногда по 700 рублей откладываю. Если постараться, то можно и накопить.
Лариса нас уже не боится. Она с радостью показывает нам свои одеяла, мебель и пустой холодильник. Всё это она принесла с мусорки.