Остается только память

На второй половине жизни хочется оставить себе только тех людей, те вехи, на которые бы хотелось ориентироваться, не сходя уже с пути. В косой, хлесткой пурге времени, событий споткнешься, шагнешь в сторону, увязнешь по колено, здесь-то и вспомнишь о человеке – а как бы он поступил? И найдешь правильную дорогу.

С Мишей мы познакомились на телевидении 80-х годов. Такого времени, наверное, не будет уже никогда. Не будет такой свободы, раскрепощенности, пылания страстей творческих и личных. Как же мы проживали, как горели этим общением, встречами, собственными амбициями! А ярче всех горел, сжигал себя и освещал все вокруг и дарил всем этот свет Миша. Как нравилось нам жить на сломе эпох, впитывать в себя новое и создавать это новое.

В качестве веселого наказания нас временами посылали освещать официальные события. Официальное событие в этот раз случилось в виде партийной конференции в городе Ишиме. Мы с оператором сидели и мерзли уже в дежурном УАЗике, готовые ехать на вокзал, груженные под завязку кинопленкой, а Миши все не было. Наконец, он влетел, радостный от того, что выиграл битву с телевизионным начальством. Итог битвы заключался в том, что на один партийный сюжет в новостях мы снимаем пару человеческих.

И мы снимали. В детском доме, в церкви, в клубе, где был самодеятельный театр. И разговаривали с людьми. Миша сиял: «Вот какие должны быть сюжеты!» В промозглой ишимской гостинице мы собирали магнитофонную и кинопленку в металлические коробки и бежали на вокзал, чтоб отправить в проявку, в эфир. Мудрейший наш кинооператор брюзжал, что «новости ваши и через сто лет останутся новостями, не торопитесь».

Но мы торопились и бежали, нет, мы летели по ночному заледенелому перрону с тяжеленными коробками, в клубах пара, страшные и веселые, забрасывали кинопленку в тамбур поезда. Проводница кричала и боялась нас, выбрасывала коробки обратно. Миша на ходу стращал ее партийными карами. Поезд разгонялся, перрон кончался. Две коробки нам не удалось отправить.

Добежав до конца перрона, мы сели на них, глядя на огоньки удаляющегося в снежную темноту поезда. Я дрожащими пальцами достал сигарету. Миша вдруг повернулся и сказал абсолютно спокойным голосом: «Как ты можешь курить? Курить надо у теплого камина, с рюмкой коньяка и лимончиком, а сыр, твердый, надо нарезать такими тонкими пластиками». Ну и что, интересно, уехало, а что осталось? Осталась партконференция. Новости всего через сутки были в эфире. Рекорд.

Кипучая энергия не позволяла ему уютно расположиться у теплого камина в глубоком кресле. Он не вписывался в телевизионные коридоры своей улыбкой, вечной чашкой кофе в одной руке и сигаретой в другой. После очередного нагоняя по поводу нежелания освещать официальную жизнь области, он накинул на шею ремень многокилограммового магнитофона «Репортер» и вышел во двор. Рабочие меняли асфальт, работал компрессор. Напрягая голос, Миша закричал в микрофон: «Мы ведем свой репортаж с буровой установки». На очередной летучке радиорепортаж получил положительную оценку.

О, эти многочасовые летучки, эти понедельничные голгофы в Большой студии. Несколько лет спустя в телекомпанию прибыла пара японских чудес – миниатюрные видеокамеры. Игрались с ними, как могли, а Миша сразу увидел в них оперативность эфира. И как-то по окончании «Тюменского меридиана» и перед традиционным прочтением торжественным голосом прогноза погоды он произнес: «А на Туре начался ледоход». Оператор перевел камеру на реку. Что уж было на летучке! В студии по очереди клеймили телераспущенность. В воздухе витала идеологическая диверсия. Миша выслушал все это, поднялся и сказал что-то эпическое о том, что лучше вырубать новости на скалах и ходить их читать друг другу в пещерах кабинетов.

А потом все закружилось и помчалось вскачь. Молодежная развеселая редакция и эфиры, к которым прилипал весь город, соревнование с Ленинградским телевидением. Мы сидели в гостеприимном Мишином доме. Стол был завален ВГИКовскими учебниками, брошюрами и дикторскими пособиями. Миша рисовал на бумагах схемы и графики, как должно работать настоящее телевидение.

Но в эфир пришли деньги, мне показалось с ними не по пути, а Михаил ввязался с радостью в эти новые правила игры. Он всегда радовался новому. Веселый романтик пробивал идеологические стены и открыл первую негосударственную радиостанцию. Коллектив, собравшийся вокруг него, до сих пор в лучах этого света. Радиоведущих в городе носили на руках. А он шел дальше – новое телевидение. И областная газета с его портретом на первой полосе. Интервью, где он говорил, что человек заслуживает того уважения, каких высот его цели.

Нам казалось, что мы останемся такими же, а мир, окружавший нас, изменится к лучшему. Но пришли новые времена, монетизация вошла и в души. Совсем другие люди сегодня в эфире. Другие люди открывают новые телекомпании. Последнее время мы встречались нечасто. Как-то столкнулись на улице. Миша спросил:

– Не хочешь вернуться?

– Хочу, очень хочу, но не сюда, не в это время.

– Да, приходит усталость от насыщенности событиями, людьми. Но усталость эта от того, что это не те люди.

Миша всегда умел находить какие-то правильные слова. Постояли, покурили, а потом вспомнили старое и рассмеялись.

– Заходи, пожалуйста, в издательство, придумаем что-нибудь!

– Хорошо.

Не зашел. Мы теперь редко, непозволительно редко видимся с близкими людьми. Перебирал сегодня бумажный хлам и понял, что у меня нет его фотографии. Он не очень любил фотографироваться. Значит, остается только память. Его улыбка, его глаза.

• «Гордиться тем, кто живет среди нас»;

• «Собирайтесь, мужики, поехали отдыхать».