Жизнь без мата – что щи без томата

Вот уже шесть дней мы живем в культурном обществе – российские законодатели ввели запрет на мат в публичном искусстве и СМИ. Официальная мотивация запретителей, как обычно, самая светлая и чистая: борьба с будничным сквернословием.

Запрет на использование обсценной лексики в средствах массовой информации легко объясним. Он обращен прежде всего не к СМИ в классическом понимании (в печати вы не то, что мата – и разговорной лексики не найдете), а к блогерам. Если помните, не так давно пользователей LJ, Twitter, Facebook и прочих ресурсов, имеющих 10 тысяч читателей, приравняли к средствам массовой информации. Любой человек, худо-бедно знающий Интернет, понимает, что при желании это количество читателей можно накрутить за два-три часа и взять неугодного за жабры.

Поэтому запрет объясним и понятен – он гармонично дополняет предыдущие. Например, запрет на публичное обсуждение того, что в случае приказа сверху может оскорбить чьи-то чувства. Меня как кандидата культурологии (поправил очки), конечно, это не может не огорчать, ибо под вероятным табу оказались излюбленные мною публичные сетевые дискуссии на темы войн, патриотизма и внерелигиозной этики. Но это все частности – главное же заключается в том, что понятна логика запрета: нужно отучить граждан мыслить критически.

Разумеется, еще более прискорбным для моей тонкой души явился запрет на мат в публичном исполнении произведений искусства. Я глубоко убежден, что вообще любое ограничение в искусстве – от лукавого. Особенно, когда оно исходит от людей, масштабы разумений которых сравнимы с соковыжималкой Philips. Как объяснить этим самопровозглашенным моралистам, что в области художественного нет пристойного и непристойного, а есть лишь уместное и неуместное?

Уместно ли, скажем, использование мата в фильме «Левиафан» Андрея Звягинцева? Полагаю, что уместно, ведь речь в картине идет о вещах, явно выходящих за границы нормированного языка. Художник – неважно, кино это, театр или концерт – использует обсценную лексику как средство, цель ее – максимально точно передать стилистику описываемой реальности. «Про казарму без мата не напишешь», – говорил Тимур Кибиров. И что же мы получили благодаря новому закону? Фильм «Левиафан», отмеченный призом 67-го Каннского кинофестиваля, на Родине не получил прокатного удостоверения.

Конечно, мне возразят – и небезосновательно – что зачастую мат используется не для художественных целей, а для того, чтобы эпатировать читателя, зрителя, слушателя. Отчасти это правда, но, послушайте, мы с вами живем в то время, когда потребителя художественного опыта крепким словом не удивишь. А произведения, где мат – способ привлечь внимание, в большинстве своем безвкусны, бездарны и посредственны, и неуместное сквернословие там – далеко не самое страшное (смотри и читай Сергея Минаева).

Однако я согласен с тем, что нужно как-то решать проблему повседневного и повсеместного мата. Но согласитесь и вы со мной: более диким выглядит тотально матерящийся люд на скверах и площадях, а не герой сцены, выразительно разрешающий художественную ситуацию. Все мы понимаем, что не этот герой учит массы разговаривать на русском матерном. Всем ясно, что искусство (как и язык) есть отражение человеческого опыта. Так может быть, нужно сделать что-то с самой жизнью, чтобы хотелось и жить, и творить без мата?

Предыдущие записи автора:

• Позор имени Плющенко

• О милости тирана